Русская поэзия 1930–1950-х годов сделалась неким белым пятном нашей литературы: прежние знаменитости забыты, их стихотворения почти не переиздаются и не цитируются. 120-летие со дня рождения Алексея Суркова — хороший повод вспомнить, что было и кто был между Маяковским и Евтушенко.
Вообще-то Сурков всего на пять лет моложе Есенина, на два — Мариенгофа; он на 10 лет старше Павла Васильева, но крепко ассоциируется не с 1920-ми, когда литература вместе со всей страной бурлила и кипела, а с более поздним временем порядка и дисциплины.
Впрочем, таких поэтов немало: Николай Тихонов, Степан Щипачёв, Павел Антокольский, Александр Безыменский, Юрий Либединский, Илья Сельвинский, Владимир Луговской, Михаил Светлов… Они были разные, но никого из них я лично не могу представить молодым. Всё это пожилые, осанистые мужчины с портфелями.
Сурков родился в деревне в Ярославской губернии, с 12 лет служил «в людях». Октябрьскую революцию, конечно, приветствовал, и в 1918-м ушел добровольцем в Красную армию. За несколько месяцев до этого состоялся его литературный дебют в «Красной газете».
В Гражданской войне Сурков принял непосредственное участие — бил беляков из пулемета, служил в разведке, участвовал в Польском походе, почти год провел в плену у эстонцев, потом подавлял крестьянское восстание на Тамбовщине… В 1922-м вернулся в родную деревню, поднимал культуру, был селькором, продолжал писать стихи, в 1924-м случилась публикация в «Правде». Чуть позже Сурков стал членом ВКП(б).
Через четыре года он был выбран делегатом Первого Всесоюзного съезда пролетарских писателей, а после съезда остался в Москве. В том же году вошел в руководство РАППа; в 1934-м окончил Институт красной профессуры. После этого — бурная общественная работа и множество должностей.
Почему я так подробно описываю биографию Суркова? Чтобы показать постепенность вхождения его в литературную жизнь. Без шума, эпатажных выходок, без преданных почитателей и ярых ненавистников. Конечно, была борьба, но не литературная, а идеологическая. И Сурков был скорее не свободным художником, а рабочим в цехе литературы. Не столько творил, сколько выполнял задания. Первый его сборник — «Запев» — вышел в 1930-м. С тех пор книги издавались почти ежегодно, а иногда по две-три в год.
Помню Суркова и его сверстников, доживших до конца 1970-х — начала 1980-х. Они время от времени появлялись в телевизоре на трибунах разнообразных съездов. Старческими дребезжащими голосами пытались говорить зажигательные речи. Не знаю, кого они зажигали — возможно, таких же престарелых партийных руководителей, сидевших над трибунами.
Стихи этих поэтов почти не читали, предпочитая тех, кто был до или после них. С одной стороны, Блока, Мандельштама, Есенина, Маяковского, с другой — Рождественского, Евтушенко, Ахмадулину, Вознесенского…
Я познакомился с творчеством Суркова и его сверстников — далеко, признаюсь, неполным — уже в Литературном институте. И увидел, что по таланту, заложенному в них природой или полученному в юности, многие были сильнее и поэтов Серебряного века, и шестидесятников. Те же Сурков, Тихонов, Багрицкий, Луговской, Заболоцкий.
Но талантом они распорядились как-то однобоко, что ли. Отдали его общему делу, а поэт всё же индивидуалист, одиночка, идущий наугад по бездорожью жизни, карабкающийся по скалам судьбы. Недаром многие поэты так рано умирают: падают с этих скал и разбиваются.
У Суркова есть стихотворение «Герой», написанное в 1929-м. Лирический герой в нем — прообраз Павки Корчагина. Молодой парень, «безымянный гвардеец восставшего класса», «личность по части экзотики куцая», изглоданный «сыпняками, тревогами, вошью», учится «в огне, под знаменами рваными, в боевой суматохе походных становий», строит заводы, «орудует планами». И вот последняя строфа: «И совсем не беда, что густая романтика / Не жила в этом жестком, натруженном теле. / Он мне дорог от сердца до красного бантика, / До помятой звезды на армейской шинели».
По сути, позже это и станет романтикой: Гражданская война, восстановление страны, ударные стройки первой пятилетки… Показательно, что после публикации романа Островского «Как закалялась сталь» на автора посыпались обвинения в том, что написано слабо, герой, дескать, выдуманный. Но Михаил Кольцов, в то время популярнейший журналист, объявил, что именно такой герой нам и нужен, и роман стали превозносить, а Павка Корчагин стал символом эпохи.
Алексей Сурков в основном писал о войне. Сначала Гражданской, потом Великой Отечественной, затем так называемой холодной. «Вот так вся жизнь — то хлопоты, то войны. / И дни без войн, как прежде, беспокойны…»; «Видно, уж нам дорога такая — / Жить на земле от войны к войне…»
Его лирика, в которой совсем нет отголосков войны, слишком тиха и нежна, а боевые, гневные, горькие строки врезаются в мозг. Хотя по своему складу Сурков, конечно, был лириком. В чем иногда признавался: «Трупы в черных канавах. Разбитая гать. / Не об этом мечталось когда-то. / А пришлось мне, как видишь, всю жизнь воспевать / Неуютные будни солдата»
В русской поэзии Сурков остался как лирик-солдат. Стихотворением «В землянке». Его сейчас знают буквально все — как песню. «Бьется в тесной печурке огонь…»
После войны Сурков занимал поочередно, а то и одновременно множество постов, должностей, подписывал коллективные письма, клеймил империализм, избирался депутатом. Стихов публиковал всё меньше, да и не очень они получались. Сказывался и возраст, и занятость другими делами.
«Еще листок в календаре моем / Лег на душу, как новая нагрузка», — с печалью, прикрытой бодростью, признавался поэт.
Да, поэт. Обессмертивший себя по крайней мере одним, ставшим поистине народным произведением.
Автор — писатель, лауреат премии правительства РФ и «Большой книги»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
