С бантом и не без понта: воспоминания лисы Алисы
Прежние издания знаменитых мемуаров Ирины Одоевцевой «На берегах Невы» часто иллюстрировались самой известной фотографией автора — строгой нордической блондинки в берете. Совершенно противоположное впечатление о характере Одоевцевой создает ее портрет с котиком в руках, размещенный на переплете нового издания «НБН» (как давно для краткости именуют эту знаменитую книгу), половину которого занимают комментарии Олега Лекманова. Прельстившись котиком, критик Лидия Маслова погрузилась в чтение — и представляет книгу недели, специально для «Известий».
Олег Лекманов
«Жизнь прошла. А молодость длится...»: Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020. — 861 с.
Написавший этот портрет в немного детской, наивной манере Владимир Милашевский упоминается в мемуарах с присущей Одоевцевой непринужденной игривостью («молодой художник Милашевский, приобретший громкую известность своими гусарскими чикчирами-рейтузами»). Есть про него и в комментариях, где цитируются воспоминания самого художника об Одоевцевой «с волшебно рыжими волосами и с не менее волшебным черным шелковым бантом в волосах».
Нахваливая знаменитый бант из автоэпиграммы Одоевцевой («Я маленькая поэтесса с огромным бантом»), ставший ее фирменной приметой, «трейдмаркой», Милашевский хвастается удавшимся ему портретом и приводит комплимент искусствоведа Эриха Голлербаха: «Как изумительно постигли вы ее женскую сущность!»
Писатель Олег Лекманов
Олег Лекманов на столь глубокое проникновение в характер Одоевцевой не претендует — он здравомыслящий ученый, а не увлекающийся художник. Однако вполне мог бы сказать вслед за Глебом Жегловым: «Писать картины не сподобил меня создатель, но некоторые маленькие тайны я угадывать умею». Предпринятое в его «путеводителе» литературоведческое расследование касается первой из трех причин, по которым сегодня стоит читать «На берегах Невы»: «Во-первых, мемуары Одоевцевой — богатый источник информации о Николае Гумилеве и других русских поэтах начала ХХ века. Во-вторых, выразительный результат работы человеческой памяти. И, наконец, в-третьих — вполне увлекательный художественный текст».
Три эти аргумента расположены, пожалуй, в порядке возрастания весомости: комментатор откровенно предупреждает о «необходимости осторожного использования «НБН» как фактического источника». Отчасти это объясняется тем, что автор книги, вышедшей в 1967-м, восстанавливала в памяти события 45-летней давности. И хотя Одоевцева, по выражению Лекманова, восстановила их «не более неверно, чем это делает большинство мемуаристов», главная противница «НБН» Анна Ахматова, чья критика принесла книге несколько одиозную репутацию, так и вовсе называла Одоевцеву «дементной старухой», всё забывшей и опошляющей ради сведения своих «темных счетов».
На эти «счеты» лекмановский путеводитель проливает вполне ясный свет, обозначая тот момент, когда Одоевцева, пишущая об Ахматовой с исключительным благоговением и преклонением, предпринимает поистине макиавеллиевский в своем коварстве ход в качестве маленькой мести за некорректные высказывания Анны Андреевны о мемуарах Георгия Иванова.
Поэты Николай Гумилев, Анна Ахматова и их сын Лев
Впрочем, Лекманову всего два раза удается поймать на сознательном искажении фактов Одоевцеву, ловко заметающую следы и обладающую талантом присваивать чужое так, чтобы это не выглядело банальной кражей. Главная причина, по которой опираться на «НБН» как источник фактов стоит с оглядкой, заключается в том, что Одоевцева, после смерти ее мужа Георгия Иванова и по совету друга семьи Георгия Адамовича, не просто решила записать всё, что вспомнится.
У нее была концепция, сверхзадача, так сформулированная Лекмановым: «вписать себя в звездную карту петроградского поэтического небосклона конца 1910-х — начала 1920-х годов». Но для полноты этой карты у Одоевцевой не хватало фактуры: много эксклюзива было у нее на ее учителя и возлюбленного Николая Гумилева, на Георгия Иванова и его друга Осипа Мандельштама, а также на Михаила Лозинского (которого она называет переводчиком с абсолютным слухом и «последним поэтом-символистом»). О Михаиле Кузмине, Анне Ахматовой и Александре Блоке информации, как сообщает Лекманов, имелось «гораздо меньше. А в случаях с Андреем Белым, Ремизовым и Сологубом такого материала не было почти совсем».
Однако находчивая Одоевцева, не слишком смущаясь, бестрепетно использовала для заполнения лакун в своей книге мемуары современников и исследования филологов. Своего рода «гиперссылки» на них с обильными цитатами даны в «путеводителе»: прежде всего это воспоминания родного мужа Георгия Иванова, у которого списывать вообще не грех, тем более что и он сам порой записывал со слов жены. Лекманов, слегка извинившись за «неакадемичность», очень наглядно сравнивает пару мемуаристов «Одоевцева и Иванов» с лисой Алисой и котом Базилио.
Кроме того, в качестве «сырья» писательница старательно переработала отборную мемуаристику, которая даже в виде конспекта, пусть и тенденциозного, всё равно представляет несомненный интерес: Николай Чуковский, Владислав Ходасевич, Андрей Белый, а также автор монографии «Александр Блок» Константин Мочульский.
Составленный из этих книг коллаж не получился идеально гладким как сюжетная конструкция, с точки зрения последовательности событий. Лекманов неоднократно подчеркивает, что Одоевцева писала в спешке и не всегда успевала свести концы с концами между различными фрагментами книги, имевшими разные варианты в газетных и журнальных публикациях. В итоговом, книжном варианте этих мемуаров с элементами реферата заметны повторы, небрежности и шероховатости в работе с фактами. Дотошный комментатор не поленился навести порядок даже в тех местах, где Одоевцева неточно помнит день недели или погоду.
Тем не менее как художественный текст «НБН» производит цельное стилистическое впечатление, именно благодаря той самой «женской сущности», которую уловил художник Милашевский, той неповторимой женской индивидуальности, которая делает интонацию Одоевцевой такой обаятельной. Кроме писательской, это еще и изрядная актерская работа: «...себя саму Одоевцева сделала в книге не только доброжелательнее, но и гораздо наивнее, чем в жизни, — объясняет Лекманов, — <...> чтобы читатель мог воспринять «На берегах Невы» как своеобразный «роман воспитания»: юная, неопытная во всех отношениях девушка под руководством чудаковатого, порою эгоистичного «рыцаря в панцире железном» приобщается к тайнам поэтического творчества».
Одоевцева (в центре) в Ленинграде после прибытия из эмиграции во Франции, 1987 год
Притворившись молоденькой наивной простушкой, Одоевцева предоставляет авторитетным старшим товарищам вроде Гумилева проговаривать насмешливые и ехидные вещи, взбесившие недоброжелателей, преимущественно женского пола. Их у «НБН» было немало и кроме Ахматовой, и далеко не всегда эта недоброжелательность объясняется борьбой за документальную правду против художественного вымысла.
Из наиболее желчных дамских высказываний, встречающихся в комментариях, можно привести дневниковую запись Зинаиды Гиппиус. Жена Мережковского завидовала не то что красоте или, упаси Боже, таланту, но всего-навсего материальной обеспеченности «пигалицы» Одоевцевой (которую в эмиграции до войны финансово поддерживал отец-адвокат): «Г. Ив. и Пигалица, в ожидании перебивки своей мебели желтым шелком и приемов герцогинь Цетлиных и пр. — он ходит в синема, она — в институт красоты. Грустно. Или что?»
Разумеется, ни у кого — ни у комментатора, ни у благодарного читателя, который теперь получает более объемное представление о замечательной книге Ирины Одоевцевой, нет такой подлой задачи — полюбоваться на мелкие слабости выдающихся фигур русского литературного процесса в склочном таблоидном свете. Однако трудно не заметить, что сами они нет-нет да и любили поплевать друг в друга шариками из жеваной бумаги. Разумеется, исключительно из озорства и дружеского расположения.
