Малыш и Чехонте: автор пьес для «Гоголь-центра» покусился на лавры Антона Павловича
Выпустивший книжку коротких юмористических эссе и мемуарных зарисовок представитель «новой драмы», уроженец хлебного города Ташкента Валерий Печейкин находится в той приятной возрастной стадии, когда литератору еще приличен веселый инфантильный щебет (что такое 36 лет, тем более для мужчины), но уже можно потихоньку начинать кроить желчную чеховскую мину. Этим он занимается с переменным успехом; впрочем, и у Антона Павловича не сразу поднялись сады и засияло небо в алмазах. Критик Лидия Маслова изучила творчество штатного драматурга «Гоголь-центра», лауреата премии «Дебют», а в прошлом и старшего корреспондента газеты кабинета министров Узбекистана «Правда Востока» и вынесла вердикт — специально для «Известий».
Валерий Печейкин
Злой мальчик
Москва: Inspiria, 2020. — 160 с.
В книге Печейкин неоднократно признается, что не вышел наружностью, но и этот факт оборачивает в свою пользу: «Я, например, некрасивый и поэтому научился писать осмысленные вещи. И всем советую. Потому что с годами красота увядает как цветок, уступая место плодам смысла». (Это совет писателям пресс-релизов, вполне резонный, хотя злиться на несчастных копирайтеров, беспомощно барахтающихся в стихии великого русского языка, — совершеннейшее ребячество.) По рассказам Печейкина чувствуется, что этому взрослому мальчику в целом с самим собой хорошо и комфортно, как в ванне с персиковой пеной (один рассказ, о классовой неприязни и мнимой вине богемной интеллигенции перед народом, так и называется — «Персиковая пена»). Но настоящей, лютой злости без внутреннего дискомфорта не бывает, максимум что получится — безобидный в сущности сарказм, вполне социально приемлемый, пусть даже взъерошенный нецензурной лексикой.
Писатель Валерий Печейкин
Собственное имя драматургу достаточно нравится, чтобы при удобном случае повертеть его на все лады: «С тех пор Валерочка стал Валерой, потом Валерием, когда-нибудь окаменеет в виде Валерия Валерьевича», но вообще-то глубоко в душе этот Валерос чувствует себя Феликсом. Так его хотела назвать бабушка, о чем он сообщает в первом же рассказе сборника, где охранники театра никак не могут выучить его сложную фамилию, превращая ее в лучшем случае в «Печенькина»: «Я никогда не жалел о фамилии. Я жалел только об имени. Бабушка хотела назвать меня Феликсом — в честь Дзержинского. Феликс Печейкин — это драматург, которого заслужила Россия. Ваш Железный Драматург».
Своеобразное печейкинское самолюбование (он скорее кривляется, чем рисуется) умиляет, а не отталкивает. Вероятно, потому, что автору в основном удается уравновешивать самовлюбленность искренней самоиронией. Напускать на себя злость, демонизировать себя любимого можно сознательно и целенаправленно, но симулировать самоиронию примерно так же проблематично, как эрекцию. О последней речь заходит в книге довольно скоро — в невинном контексте посещения медицинской комиссии при военкомате. К ней класса с седьмого начинают готовить мальчиков, окруживших эту тему фантастическими легендами. В качестве самого устрашающего аксессуара в них фигурирует свистящая «со вжухом» деревянная линейка, потом превращающаяся в железную «из-за кризиса на лесопилках».
Здание «Гоголь-центра» в Москве
Однако еще более ощутимую травму юный Печейкин словил от бездушной тетеньки-психолога, которая дала девятиклассникам задание нарисовать свой внутренний мир. Валерино батальное полотно в стиле Жан-Мишеля Баскии, явно выделявшееся на общем благостном мелкобуржуазном фоне, психологиня проинтерпретировала крайне сухо: «На листке было написано: «Печейкин Валера, имеет фантазию».
«Огромный серый дракон изрыгал красное пламя на черный город, под ним горели дома, человечки, которые выпрыгивали из окон, кошка горела на крыше, какой-то чувак убивал другого у подъезда, но композиция была сложной, отчего они превратились в один горящий клубок, кто-то повесился на дереве, горели машины и лужи с бензином, в углу картинки танцевал скелет, из него выходил спичбабл со словом «смерть»
В рамках сборника главное богатство Печейкина — фантазия — проявляется в злободневных карантинных зарисовках с воображаемым котом и воображаемой собакой из раздела «Кукуха поехала». Несколько давит временами избыток брюзжания, едва ли, впрочем, старческого. Как сознается почти сразу же автор, «я злой мальчик. С каждым днем всё меньше — мальчик, с каждым днем всё больше — злой.» Зато писатель горд своим врожденным умением корчить рожи — немалое достоинство и для лицедея, и для сочинителя текстов для них.
«Я часто вспоминаю, как в начальной школе впервые испытал свою огромную власть. Сидя на первой парте, я обернулся и скорчил рожу. Весь класс засмеялся, а я сорвал урок. Был дневник, двойка и скандал. Тогда я понял, что это мой главный талант. Нужно лишь закончить школу и продолжить смешить людей. Злить и смешить»
Смешить, пожалуй, у Печейкина выходит лучше, чем злить (даже когда он паровым катком проходится по нобелевской лауреатке Алексиевич, кумиру либеральной публики, составляющей большую часть аудитории вверенного его заботам «Гоголь-центра»). И все-таки когда автор аннотации к книге намекает, что в печейкинских рассказах если не всё, то многое, «как у Чехова», это немного преждевременный комплимент, выданный авансом (возможно, сам же Печейкин его себе и выдал с присущей ему непринужденностью). В плане злости Валерию Валерьевичу еще есть куда расти, хотя мальчик, безусловно, перспективный.
