«Всё, что для меня есть хорошего, связано с чувством соразмерности»

Среди конкурсных фильмов ХXIII Российского кинофестиваля «Литература и кино», открывшегося в Гатчине, — картина «Ке-ды» по одноименному рассказу Андрея Геласимова. С режиссером фильма Сергеем Соловьевым встретился обозреватель «Известий».

— «Ке-ды» — картина о молодых, и среди коллег вы славитесь молодым мироощущением, и ваши фильмы им отмечены. Но почему своим студентам во ВГИКе вы даете подчеркнуто взрослые пьесы? «Стеклянный зверинец» Тенесси Уильямса, «Пять вечеров» Александра Володина — далеко не юношеские произведения.

— Так жизнь устроена, что не всё в ней ясно. Рубежи не стоят: молодость закончилась, и что-то началось, или наоборот. Это всё условные вещи. Важно помнить, что мы живем в очень сложном мире и этот мир — он и молодой, и средних лет, и пожилой. Белый свет таков. Поэтому я хотел бы, чтобы они разобрались — что за место, где они живут, где волей судьбы оказались.

— И что это за место? Вы-то знаете?

— Оно по-своему некомфортное, по-своему комфортное. Оно — непростое. Чем дальше я живу, тем меньше мне что-нибудь понятно. Вернее, всё больше и больше остается непонятного. В этих непонятностях лично для меня самая большая загадка и прелесть мира.

— Студентам, когда работаете над спектаклем, вы это мироустройство объясняете?

— Нет, ни в коем случае. Я вообще ужасно плохо отношусь к околотеатральным и околосценическим разговорам, они могут только запутать. Студент должен получить чувственный аппарат подсознания, где рождаются самые серьезные понятия: любви, равнодушия, ненависти. Это на словах не объясняется. Если бы можно было всё исполнить на словах, то имело бы смысл часа полтора поговорить и завязать. А вопросы, которые здесь, в этих постановках ребята решают для себя, они будут решать всю свою жизнь.

— Вы как-то обмолвились, что кино — искусство грубоватое. Театр — более тонкое?

— Я больше люблю театр, чем кино. Мне здесь живется комфортнее и интереснее. Кино все-таки в очень большой мере промышленность, фабрика.

— В России есть успешные театры, созданные из студенческих мастерских. У вас нет желания создать на основе этого талантливого курса театр?

— У меня нет промышленных желаний, потому что я знаю, как они осуществляются: куда нужно позвонить, с кем встретиться, какую мину — приятную или ожесточенную — скроить, чтобы что-то «промышленное» куда-то двинулось. Я не за это.

— «Мастерская Петра Фоменко» — хорошо звучит. «Мастерской Сергея Соловьева» не будет?

— Нет, думаю, что будет. Но не будем забегать вперед.

— У фестиваля «Дух огня», где вы — президент, есть эпиграф: «Кино как искусство». Интересно услышать ваше определение: что делает кино искусством?

— Что такое кино как искусство, я сказать могу. То, как Чаплин уходит по дороге, это искусство. А просто определить, что такое искусство, — очень сложно. Я бы сказал, что искусство — это род достигнутой лично тобой гармонии.

— Бывают случаи, когда личная гармония совпадает с гармонией поколения и появляются фильмы-символы. Думаю, ваша «Асса» в 1980-е стала таким символом.

— Мне не нравится определение «символ». Нет, «Асса» — никакой не символ. На самом деле всё, что там сейчас трактуется очень символически, появилось довольно случайно из жизненных обстоятельств.

— Так, собственно, символы и появляются.

— Ну да. Нет, я на них не настаиваю, больше того, я никогда не переживаю от того, свежий ли символ или слегка поувядший. Мне как-то всё равно. Мне, повторяю, не нравится само понятие. К этому фильму раз десять качественно сменилось мое отношение. А это значительно важнее, чем отношение публики.

— Вы так кардинально поменялись?

— Тут не какое-то самоуправство: с утра встал и поменялся. Жизнь тебя перекашивает в ту или иную сторону, поэтому у меня очень нестабильное отношение вообще к тому, что я делал. И какое-то ревностное отношение к тому, что я хотел бы сделать еще. И совсем нет желания изобрести какой-нибудь символ. Сейчас какие годы-то? На самом деле годы все похожи. Это тоже фокусы с годами.

Никогда не понимал этих разговоров — «шестидесятники», «семидесятники», «девяностики», «десятники»… Это, мне кажется, такая байда, удобная для журналистов. Потому что, конечно, обидно всю жизнь проработать на какую-то там байду. «Знаете, кончились у нас 70-е годы, — нужно что-то изобретать новое». Мне не нужно. Кому нужно, тот пусть изобретает.

— Эмблему «Духа огня-2017» — ножку в балетной туфельке — нарисовал Рустам Хамдамов. Вы с ним любители балета?

— На самом деле балет как искусство здесь ни при чем. Я попросил Хамдамова нарисовать балетную туфлю. Он сказал: «Давай ногу вставим туда». Я говорю: «А что там такое? У тебя по смыслу что-нибудь?» — «Какой смысл? Просто пластичнее будет». Вот и всё. Если бы Хамдамов столь же виртуозно рисовал виолончели, я бы мог его попросить исполнить руку с виолончелью.

— Фестивали, как и фильмы, рождаются и умирают. Сколько вы еще отмеряете вашему?

— Он удачно придуман изначально — как фестиваль дебютов. Поэтому он долгоиграющая машина сама по себе, для него не нужно каждый год изобретать какие-то экстраординарные идеи. Это всё изобретения, а он в них не нуждается. Мы вот сейчас с вами говорим, а кто-то сидит в это время, монтирует или снимает картину. Вокруг такое количество идей — новых, свежих, замечательных. Это может продолжаться сколько угодно.

— Жизнь идет, и слава Богу.

— Конечно.

— Но при этом, если судить по вашим фильмам и спектаклям, вы большой эстет и конструктор некой идеальной жизни.

— Я хочу, чтобы мир стал таким, потому что всё, что для меня есть хорошего на белом свете, связано с чувством, как Пушкин говорил, соразмерности и сообразности. Это и есть эстетизм.

— Вопрос дилетанта: если плохую цветную картину сделать черно-белой, в ней появится что-то эстетское?

— Может быть. Я студентам очень часто говорю, когда они мне покажут что-то такое совсем несуразное: «Давай, сделай черно-белую, хоть такую рвотную реакцию не вызовет…». Кстати, «Ке-ды» мы начали снимать как цветную картину, и всё у нас было хорошо. Я случайно сказал оператору: «Ткни пальцем в черно-белую, посмотри». Посмотрел — Боже, да это же вообще гениальная картина вне зависимости от того, что я там дальше сочиню или не сочиню…