Самое удивительное для меня в нынешнем театре — то, что он вообще сохранился, каким-то непостижимым образом. Мало того, значение театра в России возросло. Это очень вдохновляет. Я далек от того, чтобы говорить, мол, в современном российском театре все прекрасно. Но уже не редкость, когда какая-то постановка в региональном театре вызывает общероссийский резонанс, о ней говорят, спорят, она заставляет людей думать — это уже хорошо.
Кто-то, конечно, получает такой резонанс через скандал, переходит черту, срывается. Но причина резонанса в таких случаях все равно в интересе публики к театру, а не к скандалу. Если бы людям был неинтересен театр, то никакой скандал на сцене не стал бы вызывать серьезного отклика.
В целом же театр живет, и это здорово. Кому сказать спасибо за то, что российский театр жив? Конечно, энтузиастам, которые вместе с ним пережили и переживают порой очень непростые времена. И государству, которое поддерживает современный театр.
Недавно в Париже я решил сходить в театр. Выбрал приличную постановку с хорошими артистами и прессой — четыре с половиной звезды. Неожиданно легко купил билет, всего тридцать евро. В Москве средняя цена билета выше. И попасть на хороший спектакль не так-то просто.
Пришел я на Монмартр. Обычный парижский театр — хороший, уютный, небольшой, с историей. Кстати, большие драматические театры у нас — это тоже советское наследие: только тогда и только в России строили театры-храмы. Этот факт тоже оказал влияние на формирование отношения к театру в обществе. Во всем мире только оперные театры могут похвастаться большими, помпезными, вызывающими восхищение зданиями, а в России это обычное дело даже для областного театра драмы.
Так что же меня поразило в том парижском театре? Среди собравшейся там публики я был самый молодой. Заметно выделялся своим юным возрастом. Впрочем, тот же самый опыт был у меня и в других европейских странах. В Европе в театры ходит публика в диапазоне 60+. В такие моменты я всегда возвращаюсь к своим ощущениям от встречи со зрителем, который приходит на мой спектакль «Цветы для Элджернона» в московском РАМТе, — это в большинстве своем молодые люди.
Разумеется, в Европе существует экспериментальный молодежный театр, с теми же непременными скандалами, но он находится где-то в стороне от общего течения. В основном же это серьезный разговор с очень взрослым зрителем.
Мы сумели сохранить связь с гораздо большей аудиторией. Предполагаю, что тут срабатывает единственное правило: люди идут только туда, где им интересно и где они слышат что-то важное для себя.
Есть еще одна отличительная черта в нынешнем российском театре. Она не относится к каким-то «основополагающим принципам», она просто есть — обыкновенная и немного трогательная. Весь русский театр, который исторически зародился в провинции, говорит со зрителем в основном на «московском наречии». Такой невольный «акцент» — это ни плохо, ни хорошо. Просто так сложилось. Калуга, Кострома, Воронеж — стиль узнаваем везде.
Однако обратите внимание: сегодня публика, ищущая для себя что-то важное, идет не только в театр, она идет на многочисленные выставки и в музеи современного искусства. Почему так? Почему во всех крупных городах мира есть музеи современного искусства? Почему люди приходят, платят деньги за билеты и смотрят на странные работы странных авторов?
Мне кажется, эти две сферы — современное искусство и театр — сейчас находятся на стадии столкновения. Не катастрофического, но концептуального. От этого контакта может произойти взаимное оплодотворение, должно родиться какое-то новое звучание, новый язык, которым заговорит новый театр.
Во многом этими надеждами объясняются мои шаги по обновлению театра «Модерн», где я с недавнего времени работаю художественным руководителем. Мы очень ждем, что к нам в театр придут новые люди — артисты, художники, режиссеры, композиторы, с которыми мы сотворим нечто новое, живое. Потому что цепляться за прошлое и в этом искать свой стиль — это тупик. В легендарном для русского театра XIX веке играли и говорили со зрителем языком девятнадцатого века, в XX веке Ефремов, Евстигнеев и другие великие артисты были понятны всем, потому что проживали на сцене жизнь человека двадцатого века. В XXI веке артист или режиссер будут понятны зрителю только тогда, когда они смогут передать ему свои мысли и переживания современным языком.
Так во всем. Если в юности я, для того чтобы посмотреть хорошие фотографии современных европейских фотографов, ходил в библиотеку и выписывал журналы в читальном зале, то теперь я просто беру смартфон и захожу на какой-нибудь фотосайт. Теперь не нужно брать с собой лезвие и втихаря вырезать из этих журналов понравившиеся снимки, как делал в свое время я. Каюсь! Было такое! А сейчас можно просто скопировать файл себе на телефон.
Слишком сильно изменилась наша жизнь. Изменилось значение многих слов. Изменились технологии. Мы сами поменялись. Театр не может не меняться вместе с новыми веяниями.
Если говорить о государственной поддержке, то большие (иногда огромные) деньги тратятся на техническое переоснащение театров. Это прекрасно! Когда я увидел, что инженеры «наворотили» (в хорошем смысле слова) в Малом театре, то был в восторге. Сцена-трансформер, потрясающие возможности для использования пространства — это настоящий 3D-театр, выражаясь современным языком. Хочется пожелать Малому театру главного: должным образом использовать все это техническое великолепие.
И эта область, на первый взгляд — чисто техническая, соприкоснувшись с театром, способна дать новый и неожиданный результат. И в театре появятся (и уже появляются) сотрудники — выпускники не Щепкинского училища, а какого-нибудь Бауманского университета, технари, компьютерщики. Это нормально и правильно!
А если говорить исключительно о творческой сфере, о культуре вообще, то я убежден, что сегодня талантливая молодежь может найти и реализовать себя именно в театре. Говорю это, опираясь на личный опыт. Когда-то я занимался рекламой, видеоклипами, потому что это было безумно интересно. И очень горжусь этим периодом. Потом было интересно заниматься телевидением. Но шоу-бизнес, клипы, реклама, телевидение — все это совсем неинтересно сегодня. Журналистика неинтересна. Неинтересно кино.
Сегодняшнее кино предало своего зрителя. Оно подменило тайну кинематографа на физиологический процесс: включается экран, выделяется слюна и зритель принимается жевать свой попкорн.
Только театр по-прежнему интересен зрителю. Может быть, потому, что театру по-прежнему интересен человек. Не как физиологическая особь, а как личность.
И этот взаимный интерес необходимо сохранять и поддерживать всеми силами.
Автор — режиссер театра и кино, художественный руководитель Московского драматического театра «Модерн»
