Борис Эйфман: «Надеюсь, что создам спектакль своей мечты» | Статьи

24 мая Санкт-Петербургский академический театр балета Бориса Эйфмана покажет премьеру — «Чайковский. PRO et CONTRA». С хореографом встретилась обозреватель «Известий».

— «Чайковский» был одной из самых востребованных ваших постановок. Почему вы решили сделать новый спектакль?

— Мой первый спектакль о Петре Ильиче создавался в 1993-м – в непростое для искусства время. Тогда творческие и технологические возможности нашего театра были ограничены. За прошедшие 23 года они стали более совершенными. Мое мироощущение и взгляды на сочинение хореографии также изменились. Когда я начал восстанавливать балет, то понял: корректуры будет недостаточно. Нельзя сказать, что прежний спектакль плох, но для меня он из другой эпохи.

— Каким вам представляется «Чайковский» 2016 года?

— Это новый взгляд на творческий мир и личность композитора. Я бы сказал, более глубокий, пытливый, аналитический. В спектакле 1993 года достаточно подробно изображались переживания Чайковского, отношения с людьми, окружавшими Петра Ильича. Сейчас же я исследую не только трагедию жизни композитора, но и его искусство. Пытаюсь понять, каким именно образом личные драмы «звучали» в музыке Чайковского. Когда я ставлю балеты о художниках, тема моих размышлений может быть сформулирована с помощью известных ахматовских строк: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…». Но в данном случае акцент сделан еще и на содержании этих «стихов», то есть гениальной музыки.

— У нового спектакля говорящее уточнение — pro et contra. От кого или от чего нужно композитора защищать?

— Трагедия Чайковского в том, что он ощущал себя грешником и в то же время — человеком религиозным в высшем значении этого слова. Петр Ильич чувствовал свою связь с Создателем и понимал, что отмечен Божьим даром. Но в композиторе постоянно шла борьба между Богом и дьяволом, порождавшая мучительное раздвоение. Мы не защищаем и тем более не обвиняем Чайковского. Мы говорим о том, что его личность была многомерной.

— Этим балетом вы продолжили переосмысление ваших постановок. «Карамазовы», «Реквием», «Красная Жизель», «Чайковский». Что дальше?

— К концу года я поставлю новую версию «Русского Гамлета». У меня уже есть концепция этого спектакля. Через год сочиню два новых балета. В ближайшее время наша труппа должна собрать всё лучшее, что было нами создано, усовершенствовать этот репертуар, привести его в полное соответствие с современным творческим уровнем театра. Дворец танца — уже реальность, он появится через несколько лет. Зачем входить в новые стены со старым багажом?

— О проекте театрального здания на Петроградской стороне мнения подчас полярные.

— Это четвертый проект Дворца танца. Я не хотел, чтобы было выбрано стопроцентно классическое или наоборот — сугубо современное архитектурное решение. Я мечтал о театре, облик которого соответствовал бы моему творческому стилю. Проект, разработанный Сергеем Чобаном, соединяет классику и современность. Рядом с Дворцом расположится парк, посвященный великим деятелям русского балета. Это будет единственный в мире крупный центр танцевального искусства с прилегающим парком. Люди смогут здесь отдыхать и погружаться в мир хореографии.

— Дворец — проект будущего, а строительство детского театра танца — уже настоящее. Чем откроетесь?

— Спектаклем «Щелкунчик». Потом нужно поставить целый ряд известных балетов для детей. Строится не просто учебная сцена при моей академии, а детский городской театр со своей программой и репертуаром. Центр художественного воспитания, который приобщит маленьких горожан к высокому искусству. Если бы я 60 лет назад не попал на «Лебединое озеро», то не стал бы тем, кем являюсь сейчас. Балет поразил меня до слез, до крика. Я должен дать будущему поколению возможность уже в детстве испытать такое же преображающее душу потрясение.

— Приближается ваш юбилей. Ощущаете 70-летие неким итогом?

— Недавно мне вручили «Золотую маску» за вклад в развитие театрального искусства. Выступая на церемонии награждения, я отметил: получение этой премии подразумевает некое подведение итогов. Но я абсолютно не чувствую — и, дай Бог, это состояние продлится, — что настало время их подводить. Наоборот, я ощущаю в себе неистребимое желание творить. Мечтаю создать и надеюсь, что создам спектакль своей мечты. Представляю, каким он должен быть, но всегда чего-то не хватает. А с другой стороны, я счастлив, что нахожусь в хорошей форме — физической и творческой. Банально говорить «Я не чувствую свой возраст». Это не так. Мы все его чувствуем. Однако многочисленные проекты, за которые я сегодня несу ответственность, не оставляют мне времени на то, чтобы копаться в этих ощущениях.

— Ханс ван Манен сказал о себе: «Я счастливый хореограф, мне давали субсидии, и я имел право на ошибку». А вы имели такое право?

— В Нидерландах, где живет ван Манен, мало что менялось за последние полвека. Я же как художник прошел через три эпохи. Сначала, с 1977 года, был 10-летний позднесоветский период, когда я боролся за то, чтобы меня считали гражданином моей страны, а не изгоем. Театру не давали ни денег, ни возможности работать.

Второй этап — перестройка. Свобода, обрушившаяся на нас тогда, обернулась катастрофой, поскольку артисты получили право уезжать за границу. Без субсидий, в условиях экономической анархии я не мог удовлетворять их финансовые запросы. Удержать театр на плаву было трудно, но с другой стороны, появились свобода передвижения и возможность показывать свои спектакли в мире.

Если брать последние 15 лет, то могу сказать, что считаю себя счастливым человеком. Я получаю от государства не только субсидии, но и моральную поддержку. Никто не диктует мне, как и что я должен ставить. Однако в отличие от ван Манена я до сих пор не имею права на ошибку, потому что у меня нет своего театрального здания.

80% спектаклей мы даем за границей. Законы рынка просты: если труппа востребована, ее будут приглашать на гастроли. Если не собирает полные залы — не пригласят. Поэтому я должен создавать спектакли, которые бы имели и кассовый, и творческий успех и помогали расширять круг ценителей нашего искусства.