В этот день, 1 февраля, мы вспоминаем не только Бориса Пастернака с его «достать чернил и плакать», но и Ельцина, тоже Бориса — первого президента «новой», «независимой», «свободной» России. Человека, сотворившего государство, в котором мы с вами живем, и определившего его первоначальный характер.
В этом году Ельцину исполнилось бы 85 лет — юбилей маловажный, второстепенный. С точки зрения хронологии, гораздо важнее, например, то, что в этом году оканчивают школу дети, родившиеся в последний год ельцинского правления. Иными словами, от эпохи Ельцина нас теперь отделяет ровно одно поколение.
Я представляю степень недоумения, с которым новое поколение открывает для себя эту фигуру в российской истории. Ельцин выламывается из нее, подобно тому как гигантский «Ельцин-центр», открытый недавно в Екатеринбурге, выламывается из всех разумных бюджетов.
Просматривая в Сети видео «Ельцин дирижирует оркестром», это поколение вчуже, с исторической дистанции, постигает тот позор, который мы впитывали в режиме реального времени, со всеми деталями антуража.
Очевиден масштаб личности, но он лишь подчеркивает масштабы ее падений. Люцифер на русских горках — вот что такое Ельцин.
Лозунг «Борись, Борис!» после Ельцина ни к какому другому Борису уже не прилипнет. Борьба была содержанием его политической карьеры. С одной стороны — спортивная воля к победе, невозможность смириться с поражениями, с другой — конфликтность, доходящая до мелочности и бессмысленности, попросту говоря — самодурство.
Взлет падшей звезды КПСС связывают с ельцинской «харизмой» (популярнейшее слово эпохи), с той любовью, которой вдруг воспылали к Борису Николаевичу народы РСФСР. Однако увлечение фигурой Ельцина возникло не на пустом месте.
Ельцин побывал на вершинах партийной власти, и это сделало его легитимным объектом народной любви, «принцем крови», в отличие от множества диссидентов, фрондеров и других «прогрессивных» людей.
Не на уме, не на управленческих успехах и даже не на самой своей воле к власти этот несомненный властолюбец основывал свое право на власть, а именно на принадлежности к верхушке той самой номенклатуры, с которой он так пламенно боролся.
Между прочим, к сведению тех, кто сетует на «возрождение совка»: никакого подобия партийно-советской номенклатуры в новой России так и не появилось. Именно поэтому не были восприняты как «принцы крови», естественные лидеры возможной фронды, ни покойный Борис Немцов, ни Михаил Касьянов, хотя им пришлось падать с должностей повыше кандидата в члены политбюро.
В этой десакрализации власти есть, конечно, и вольная заслуга Ельцина (как разрушителя государственной машины), и невольная (как дирижера-любителя).
Ельцина всегда было принято противопоставлять Горбачеву, но всё же поистине справедливыми оказались слова народного депутата СССР Виталия Челышева, когда-то казавшиеся лукавством, о том, что Ельцин и Горбачев — два крыла нашей перестройки.
Одной из самых коварных черт, объединявших Ельцина и Горбачева как номенклатурщиков «прогрессивного» толка, было их слепое доверие советской гуманитарной интеллигенции, интеллектуальной прислуге власти.
По сути, оба сделали ставку на самую ненадежную прослойку тогдашнего общества, и эта ставка привела их к плачевных итогам.
Предательство интеллигенции было двойным. Она предала советский строй, существование которого помогала продлевать десятилетиями, снимая пропагандистские фильмы или трудясь в партийных журналах, при этом в свободное время молясь совсем другим ценностям, от русских икон до финских унитазов.
Но это еще полбеды; в конце концов, тот строй себя изжил и перемены были необходимы. Важнее то, что интеллигенция предала самое себя.
Исторически интеллигенция всегда была за народ, с народом. В 1990-е мы увидели, как под флагом интеллигенции выступает и рекламирует себя этим именем прослойка, замкнутая на собственных интересах и абсолютно глухая к народным бедам.
Эта прослойка порождала обильную трескотню о свободе, демократии и рыночной экономике. Ее истинной идеологией, которую она транслировала на всю страну, было бытовое ницшеанство. Те, кому много было дано, норовили толкнуть падающих.
Об этом следует помнить сейчас, читая стенания «людей с хорошими лицами» о синих мальчиках, которым не хватает денег на куриные шкурки, и о блокадницах, роющихся в помойках. Два десятилетия назад от этих людей нельзя было дождаться жалости ни к бюджетникам, не получавшим зарплату, ни к ученым, вынужденным торговать в ларьках, ни к пенсионерам, которых «черные риэлторы» массово выселяли на тот свет.
Вот эти-то люди и использовали Ельцина как горнопроходческий щит. Крупный мужчина, вышедший из народной толщи. Прирожденный правитель, хозяин земли русской. И что приятнее всего — признает нас за умных, слушается наших советов. Впрочем, Борис Николаевич стал еще удобнее, когда впал в физическую немощь.
Потакая ельцинскому властолюбию и понимая свою уязвимость в преданной стране, бывшая интеллигенция, сросшаяся с новыми богатыми, стала предавать дальше.
Она предала демократию, поддержав расстрел парламента, и, что еще прискорбнее, новую сверхпрезидентскую Конституцию; она льстиво называла Ельцина царем.
Она предала свободу слова, из-за чего самые разные, порой взаимоисключающие политические силы были загнаны в тесные информационные коммуналки наподобие газеты «Завтра», а «аналитики» с телеэкранов беспрестанно вещали про то, как Ельцин «в очередной раз всех переиграл, доказав свой класс политического тяжеловеса».
Время показало, что не всё в истории необратимо. Можно восстановить контроль государства над нефтью и газом. Можно возродить ВПК и армию. Можно даже вернуть Крым. Но среди того, что утрачено безвозвратно, — репутация советской интеллигенции.
Ельцинская эпоха вообще была великой школой российского народа — школой избавления от наивности. Пройдя через ваучеры, бумажки от МММ и дефолт, можно ли было по-прежнему слушать с открытым ртом какого-нибудь актера, сыгравшего пару удачных ролей с фигой в кармане? Можно ли было преклониться перед духовным авторитетом сочинителя дешевых детективов?
И важнее всего то, что от наивности этого рода избавилось руководство страны. Наиболее проницательные люди заметили это еще 6 августа 1999 года. Глядя в глаза нового премьер-министра, они, в отличие от сенатора Маккейна, разглядели в них не только буквы «Кей-Джи-Би». Они поняли: этот нас насквозь видит, этот нам цену знает, этого не проведешь. Отсюда и ненависть, градус которой растет год от года.
Песни 1990-х давно уже вошли в категорию «ретро», и ельцинская эпоха стала законной добычей человеческой ностальгии. Есть о чем вспомнить по-доброму, да и зло все меньше хочется поминать: хорошо ведь, что выжили. Но нет массовой ностальгии по Ельцину как по типу политического деятеля. Нет ностальгии по стихийному русскому мужику, титану-демагогу, предлагающему простые решения. Этот идеал Россия, кажется, переросла.
