Фирме Columbia сегодня несказанно повезло. Через несколько дней после выхода альбома Blackstar умер автор-исполнитель Дэвид Роберт Джонс, он же Зигги Стардаст, он же Дэвид Боуи, он же Звездный Человек, он же Белый Герцог. Какая удача.
Плачут только девочки, которые первый раз увидели его в фильме «Лабиринт» в свои 11 лет и познали, что такое настоящая любовь. Все остальные уже все слезы выплакали, то есть виски вылакали, после недавней смерти другого рок-героя Лемми. И нам уже трудно реагировать на то, что Давид Хейвордович отбыл по месту основной прописки — на планету Марс.
Если уж мы заговорили про планеты и прочую астрологию, Боуи, будучи Козерогом, — человек крайне приземленный и полностью лишенный композиторского дара (ой, только не начинайте — слава Б-гу мы его слушаем с 1970 года). Зато он гениальный исполнитель, гениальный синтезатор, гениальный нюхач времени.
Мальчик-саксофонист Дэйви Джонс, которому пришлось поменять имя после того, как Monkees выпустили свой убойный хит Davy Jones; клоун-мим, который гастролировал со своим дружком Марком Боланом именно в качестве мима, постоянно метался от одного стиля к другому — от какого-то английского варьете к хипповым балладам под гитарку, от маклиновского тенорка к иггипоповскому баритону.
Считалось, что он человек-хамелеон, который следует трендам. Но уже после его участия в глэм-рок сцене имени Марка Болана стало ясно, что он умеет одно — выцеплять из грядущего тренда самое ценное, использовать это и как результат — возглавлять этот тренд. Эту тактику потом взяли на вооружение такие малокреативные деятели, как Трент Резнор с Мэрилином Мэнсоном. Именно таким образом он стал предтечей «новых романтиков», таким образом он интегрировал готов, индастриал, пластик соул, драм-н-бэйс, электронику, авангард и черта в ступе. Он умудрился своими крылами зацепить даже Krautrock и сумрачный синтезаторный тевтонский гений.
Человек-оркестр, который любил провоцировать всех и вся. То он заявлял журналу Playboy, что он бисексуал, то, полностью оторвавшись от действительности под тоннами кокаина в Лос-Анджелесе, при возвращении в Лондон приветствовал толпу на вокзале внятной зигой. Он умудрился для тысяч британских студентов сделать модным маршрут Москва — Пекин, а для всех остальных ввел в моду осажденный Берлин, где зависал три года с Игги Попом на Хауптштрассе в семикомнатной квартире.
Он все время вводил что-нибудь в моду. Даже свой поврежденный глаз — и то. При этом внятных мелодий в его творчестве насчитывается штуки три-четыре. Зато у него были всегда самые красивые девушки-басистки и самые роскошные штаны. Он старомодно ухаживал за моделью Иман и так же старомодно на ней женился, хотя от него ждали оргий и извращений до старости.
В 1980-е он одной рукой своими видео сформировал «новых романтиков», другой — начал формировать совсем новую армию поклонников, покорив подростков второй раз (после важнейшей для Британии песни Starman) ролью в «Лабиринте». Он был отличным актером, хотя ему можно было просто играть самого себя — что в «Голоде», что в «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс», что в «Абсолютных новичках», что в «Человеке, который упал на землю».
Он красиво старел — это отдельное умение и искусство. Он оставался молодым независимо от тела — Next Day тому порукой. И если бы владельцы KaDeWe были приличными людьми, они бы за миллионы выкупили песню про Берлин Where Are We Now. Глядишь, fistful of euros слегка скрасила бы жизнь артисту, который свой последний альбом выпустил в 68 лет. 51 год на сцене, 26 альбомов, 111 синглов, 51 музыкальное видео. Тем не менее в какой-то момент Боуи объявил себя банкротом и выпустил кредитную карту имени себя, куда каждый мог внести свой взнос в самого Дэвида Боуи, став одним из первых краудфандеров.
Где деньги, Columbia?
Почему великие артисты, как один поголовно родившиеся с 1942-го по 1947-й вокруг Лондона, связавшиеся с мейджор-лейблами, рано или поздно оказываются вообще без денег? Но это отдельный разговор. Пока что становится ясно одно — независимо от мелодического дара Дэвида Боуи его присутствие на мировой сцене было важнее собственно песенок. Просто его присутствие в этом мире.
Каким надо быть влиятельным и сильным, чтобы музыканты любого поколения — от Pixies до Arcade Fire — жаждали увидеть тебя с собой на сцене хоть на одной песне. Его сила в том, как он себя сделал, как он себя выпестовал и сформировал, пройдя чудовищные турбулентности всех главных рок-эпох. Как он собрал вокруг себя целый мир — местами декадентский, местами детский, местами наивный, местами фэшн-тренди, местами позерский.
Но почему-то что бы он ни делал — его все любили. А кто не понимал — тот умудрялся помалкивать.
Он умудрился войти в пантеон великих на уровне Хендрикса и Beatles, не написав и сотой доли такой музыки, что сделала их великими. А стало быть, похоже, он был великим как личность, как человек-телеграмма. Не случайно вдруг вышел на ТВ-экраны сериал «Жизнь на Марсе» и его продолжение «Прах к Праху» — настолько было сильно притяжение Вселенной, которую он сконструировал достаточно холодным и рациональным умом.
Иногда кажется, что лучшее в его творчестве — кавера: Amsterdam и My Death Жака Бреля, Wild is The Wind Дмитрия Тёмкина, Alabama Song Курта Вайля и так далее. В одном из этих каверов под названием «Моя Смерть» он в 1973 году пел: «Моя смерть поджидает, как ведьма».
Ведьма дождалась.
