Когда в спорах о Победе поставил точку народ, 12-миллионным благодарственным шествием пройдя 9 мая по улицам российских городов, многие дивились тому, как такой исчерпывающий ответ на вопрос, не лучше ли было пить баварское и ждать прихода освободителей-англосаксов, не был предъявлен раньше. Ибо марш «Бессмертного полка» был провиден поэтом еще в страшном августе 1942-го. То лето было для нашей страны не лучше, если не хуже лета 1941-го, тогда Твардовский написал: «Как удержатся наши, // Там, на Среднем Дону, // Этот месяц был страшен, // Было всё на кону». И тогда же Ахматова записала свое видение: «А вы, мои друзья последнего призыва! // Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена. // Над вашей памятью не стыть плакучей ивой, // А крикнуть на весь мир все ваши имена! // Да что там имена! — захлопываю святцы; // И на колени все! — багровый хлынул свет, // Рядами стройными проходят ленинградцы, // Живые с мертвыми. Для Бога мертвых нет».
Это соборное шествие, утверждающее как непреложность, что у Бога мертвых нет и вы, Христу сопогребенные, совоскреснете с Христом, нам и было дано увидеть 9 мая. «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?». Так мы отпраздновали нашу Победу.
Почему видение не материализовалось прежде? Наверное, потому что прежде сила и теплота народного чувства не достигали той степени, когда невозможное делается возможным. Опять же усердие в попытках отнять нашу Победу было таково, что известная русская лень — в том числе и лень душевная — ушла на задний план, сменившись согласным «Нет! Победа — наша и пребудет с нами всегда! Наши мертвые нас не оставят в беде. Наши павшие — как часовые».
Когда-то народная вера должна была явиться. Возможно, в преддверии больших испытаний.
Такие национальные символы сокрушительной силы часто являются сперва неприметным образом и только потом вдруг разрастаются во всей своей потрясающей силе. «Марсельеза», без которой теперь невозможно представить себе ни Францию, ни самый французский язык, тоже появилась тихо-тихо, на голубиных лапках. Написанная в ночь на 26 апреля 1792 года в Страсбурге капитаном Руже де Лилем как «Походная песня Рейнской армии», она была исполнена в салоне средь страсбургских друзей, вызвала вежливое одобрение и, казалось, была обречена на скорое забвение. Allons enfants de la Patrie тогда кто только не писал.
Уже порядком забытая «Походная песня» неисповедимыми путями добралась с Рейна до Марселя, где 22 июня ее спел студент-доброволец Мирёр — и только тогда началось неудержимое шествие «Марсельезы» по Франции. Песня гремела на всех фронтах, вызывая панику у неприятельских солдат.
Наша «Священная война» — песня не менее великая и страшная — тоже не сразу сделалась фактическим национальным гимном. Песню Александрова и Лебедева-Кумача исполнили на Белорусском вокзале перед отбывающими на фронт солдатами 26 июня 1941 года, после чего успели забыть. В неразберихе самых первых дней войны чего только не пели. «Священная война» стала «Священной войной» только 15 октября 1941 года, когда пали Калуга и Калинин, фронт был прорван и дорога немцу на Москву — открыта. Тогда ярость этой песни была востребована, трагизм ее уже не казался чрезмерным, и с 15 октября каждый день работа Всесоюзного радио начиналась со «Вставай, страна огромная».
То же самое произошло и с современным Руже де Лилем — первозачинателем пришедшей на голубиных лапках акции «Бессмертный полк» томским журналистом С. Лапенковым. Акция была придумана давно, проходила ни шатко ни валко, но исполнились неисповедимые сроки — и страна, и мир были потрясены многомиллионным шествием мертвых и живых.
Нам было дано видеть, как приходят звездные часы человечества.
