«Мы работаем, как саперы. Одна ошибка — и всё»
29, 30 сентября и 1 октября на Новой сцене Большого театра Санкт-Петербургский академический театр балета Бориса Эйфмана представит «Реквием» на музыку Моцарта и Шостаковича. Спектакль пройдет в рамках фестиваля «Черешневый лес». Накануне московской премьеры с Борисом Эйфманом встретилась корреспондент «Известий».
— Москвичи впервые увидят новый «Реквием». Но многие помнят ваш первый спектакль на музыку Моцарта.
— У нового балета очень интересная история. Одноактный балет на музыку Моцарта я поставил в 1991 году. В день, когда в БКЗ «Октябрьский» должна была состояться премьера, грянул путч. Спектакль отменили. Два дня мы не знали, в какой стране всем придется жить. И вот 21 августа нам разрешили играть. В зале были те, кто еще вчера стоял на площадях, и все испытали необыкновенный душевный подъем. Потом спектакль сошел со сцены.
Через несколько десятилетий мне захотелось вернуться к «Реквиему». Изначально я намеревался просто восстановить спектакль и немного его отредактировать. В итоге так увлекся, что сочинил фактически новый балет на моцартовский «Реквием» и поставил акт по мотивам одноименной поэмы Ахматовой на музыку Шостаковича. Все получилось очень быстро, так как идея спектакля уже была готова. Самое трудное для меня — выбор темы, героя, с которым я проживу год. Очень важно, чтобы персонаж оказался мне близок, понятен. Тогда, ставя балет, я буду проживать и его, и свою собственную судьбу.
Второй мучительный этап — выбор музыки. Это ведь океан, в который ты погружаешься. Плаваешь, плаваешь, пока не выплывешь, а потом в процессе сочинения опять блуждаешь по волнам, все меняешь. В случае же с «Реквиемом» все было ясно: есть гениальные произведения Моцарта и Шостаковича, и дай Бог вдохновения. Многие говорят: Эйфман ставит по литературным произведениям. Это так. Но я не переношу на сцену сюжеты. Я прихожу в балетный зал, слышу музыку и воплощаю в движении то, что в ней скрыто.
Я неслучайно выбрал «Камерную симфонию» Шостаковича. Она эмоционально соответствует трагической исповеди героини Ахматовой. В итоге получилось именно то, о чем я мечтал. Балет «Реквием» мне очень дорог. В первом акте отражена страшная правда конкретного времени — та трагедия, которую пережили наши родители. Она у нас в генах, в подсознании. Отсюда откровенность, эмоциональная обнаженность спектакля. А потом второй акт, связанный с первым сквозным образом Матери. Здесь действие переходит на уровень глобальных философских тем: жизнь и смерть, страх, порожденный осознанием собственной конечности, надежда на бессмертие. Все это существует в любом из нас, вызывая различную реакцию, но каждый знает: мир вокруг — бренен.
Мы понимаем, что когда-нибудь уйдем. Одни стремятся через свои деяния остаться в памяти людей и таким образом обрести бессмертие при жизни. Другие молятся в надежде на то, что вечная жизнь будет дарована им после ухода в мир иной. Столь масштабная философская тема, поднятая в спектакле, показала широту наших возможностей. Умение ставить самые сложные вопросы и — используя различные художественные формы —искать на них ответы. Профессионалу доступно все. Главное, чтобы было вдохновение.
— Очевидно, что «Реквием» стал главным вдохновением прошлого сезона. Что еще вас порадовало?
— Наши гастроли в Лондоне. Они совпали с крымскими событиями, поэтому было много непростых моментов, напряженности. Отзывы в прессе публиковались разные. Но в то же время и «Анна Каренина», и «Роден» имели невероятный успех, и это — объективный факт.
Начался новый учебный год в Академии танца. Вообще, ее история удивительна. Я ведь не вынашивал десятилетиями замысел создания такой школы. Просто с каждым годом становилось все тяжелее и тяжелее получать профессиональных артистов. Мы начали остро ощущать проблему кадрового голода. Тогда я стал изучать опыт других трупп мира. Все они пытаются создать собственную школу, а моему театру это особенно необходимо, потому что у него свой стиль, и очень индивидуальный. Нам свойственно уникальное умение выражать на языке танца самые сложные эмоции и идеи. Даже способные артисты осваивают этот стиль постепенно. Лишь года через два-три они становятся полноценными танцовщиками нашего театра.
Однажды я понял: необходимо создать академию, выпускающую хорошо обученных и четко сориентированных артистов, готовых членов труппы. Сперва придумал школу-студию стажеров, где могли бы развиваться танцовщики нашего стиля. Но затем стал размышлять и обратился к Валентине Ивановне Матвиенко, которая тогда была губернатором Петербурга. Она с энтузиазмом приняла идею об основании новой школы, и проект начал активно реализовываться. Построили всё очень быстро. Чувствовалось: это дело — действительно богоугодное. И я отношусь к нему со всей ответственностью. Наши соотечественники, имеющие средства, общественное влияние, должны дать возможность талантливым детям (и прежде всего ребятам из неблагополучных и малоимущих семей) получить профессию и состояться в жизни. Мы собираем одаренных детей со всей России, учим, кормим и одеваем их за счет государства и спонсоров. Воспитанники принимаются на полный пансион.
— В этом году тоже собрали детей со всей страны?
— Да. Но есть дети и из других стран. Например, мы взяли девочку-беженку из Донецка. Она сочинила просто потрясающее письмо-размышление на тему балета. Я сам был поражен, откуда у ребенка такое воображение и понимание нашего искусства. У нас собраны действительно талантливые и мыслящие ребята.
— С такими танцовщиками, вероятно, и балетный театр будет совсем другим?
— Я хочу создать балетный Театр Мира — центр, объединяющий различные направления и формы нашего искусства, где бы постоянно собирались и молодые, и опытные мастера. Где можно было бы обмениваться идеями, экспериментировать. В том числе — развивать современные мультимедийные средства. Сейчас они используются у нас периодически, несистемно. Буквально недавно Университет кино и телевидения познакомил меня с компьютерными технологиями, благодаря которым можно создавать фильмы-балеты. Движения танцовщика записываются и затем с помощью графики облекаются в какую угодно форму. За этим — будущее. Я не сторонник того, чтобы отказываться от живых человеческих тел, но у новых технологических средств большие перспективы.
Дворец танца — не театр для Эйфмана, а мировой центр притяжения новых идей и имен. Бурлящий котел. На сегодняшний день главные проблемы нашего балетного сообщества — творческий застой и меркантильность. Есть внутренние явления, которые провоцируют это состояние, но существуют и внешние факторы. Когда человек попадает в систему, где все расфасовано по полочкам, он начинает кому-то подражать. И ориентируется не на художественные ценности, а на то, что считается модным и принимается журналистами. Все ищут быстрого признания. Заполучить его можно, уйдя в так называемый «авангард». Поэтому, к слову, сегодня молодые хореографы практически не умеют ставить спектакли большой формы.
Я недавно посмотрел несколько работ довольно известных коллег. Знаете, это напомнило мне провинциальные советские балеты середины прошлого века. Полное отсутствие способности мыслить пластическими образами и посредством их решать драматургические задачи. Сегодня форма большого сюжетного балета, по сути, заново открывается западными хореографами. В какой-то момент такие спектакли стали немодны, и балетмейстеры со временем разучились их ставить. Теперь же театры вновь хотят выпускать полноценные балеты. Однако хореографы пока к этому не готовы.
— Но вы каждый сезон выпускаете полноценную постановку. Что ждет нас сейчас?
— Я погружен в работу над балетом по мотивам романа Фицджеральда «Ночь нежна». Постановка будет называться «Up and Down». Ею я хочу закончить психиатрическую тему, причем поставить не точку, а кляксу. Вначале я намеревался сочинить балет о Фрейде. Мне интересны как сама тема погружения в мир подсознания, так и выражение этого опыта посредством хореографии. Однако идея осталась нереализованной. А потом я подумал о романе «Ночь нежна». В нем есть всё: подходящий сюжет, привлекательное время действия — 20-е годы прошлого века. Это был век джаза, свободы, блеска. В нашем балете две линии: восхождение душевнобольной девушки и падение главного героя — врача-психиатра, предавшего себя и свой дар.
Сейчас мы работаем над вторым актом. В конце января состоится премьера. Балет постановлен на музыку Гершвина, Шуберта и Берга.
— Главное, что его есть кому танцевать. В этом году был большой набор в труппу.
— Мы всегда стремимся к тому, чтобы к нам приходили новые артисты. Ведется борьба за качество. У нас была ситуация, когда мы потеряли семь ведущих балерин из-за беременностей, травм и семейных обстоятельств. Ни один театр мира не выдержит такого. Но мы не остановились, не прекратили работу, хотя было очень тяжело. Я поставил перед своими коллегами задачу — искать новых артистов. Была проведена серьезная работа, и к нам пришел 21 человек. Они разные: есть и опытные танцовщики, и талантливая молодежь. Не так давно в Монте-Карло партию Карениной с нами блестяще танцевала прима Большого театра Екатерина Шипулина. Я рад этому сотрудничеству и надеюсь, что наша дружба продолжится.
Уже сегодня я готовлю труппу к совершенно новой жизни, которая начнется тогда, когда появится Дворец танца. Сейчас мы даем в Петербурге 25–30 спектаклей в год (плюс около 100 вне нашего города). Откроется дворец, и будем играть дома до 150 спектаклей. И мы не сможем делать это исключительно на базе моего репертуара. В нашей афише появятся классика, имена других хореографов. Поэтому труппа должна стать более объемной, умеющей танцевать балеты XIX, XX и XXI веков.
— Несколько трупп внутри одной?
— Да. Будет два кордебалета — классический и мой. Это костяк двух трупп. Солисты одни и те же: им самим интересно, когда репертуар разнообразен. Сегодня ты танцуешь «Лебединое озеро», а завтра — «Анну Каренину». Сегодня — белую «Жизель», а завтра — «красную».
Еще одна, третья, труппа — авангардная, с которой ежедневно будут работать хореографы. 20–25 человек, уже, возможно, занимавшиеся модерном на Западе или где-нибудь у нас. Это будет творческая лаборатория для талантливой молодежи.
У меня масса идей. Я не становлюсь моложе, но желания работать с годами все больше и больше. Прихожу в театр 8.30, ухожу в 23.30. И так — день за днем в течение десятилетий. Все замыслы очень серьезные. Государство поддерживает то, что я предлагаю и выношу на обсуждение. Я живу в удивительное время, когда есть идеи и возможности их реализовать. Убежден: если все пойдет так, как и было задумано, то через три-четыре года вы увидите результат. К тому времени появятся выпускники академии.
Сейчас я выбиваюсь из сил, поскольку должен каждый день ставить новые балеты. Это борьба за выживание: гастроли, конкуренция... Я не теряю ни одного дня, но времени все равно не хватает. А ведь так хочется открыть молодым коллегам секреты нашей профессии. Сегодня — и в этом я глубоко убежден — балет находится в кризисе. Я ко всем отношусь с большим уважением, но действительно не вижу ничего принципиально нового. Надеюсь, появятся молодые хореографы со своим видением, особым миром.
Есть и другие глобальные проблемы в балете. Мы теряем ориентиры, и это очень обидно. Я прожил немало лет, и горько видеть, как профессионалы утрачивают истинные ценности, понимание высокого искусства. Сказка про голого короля, на мой взгляд, сегодня самая актуальная для балетного мира.
— Хореографы должны быть непохожи друг на друга. Но хореографы, которые вышли из вашей труппы, ставят как вы.
— Вы не правы. Возьмем нашего солиста Олега Габышева. Он сочиняет хореографию, но не копирует меня. Олег пока находится в поиске, пробует свои силы, но он совершенно иной.
Сейчас я не имею права рисковать. Мы работаем, как саперы. Одна ошибка — и всё. Если я сочиню балет, который не будет иметь успех, мы потеряем два года жизни. Театр перестанут приглашать на гастроли. Я должен ставить спектакли, которые будут востребованы во всем мире. Тогда труппа сможет существовать. Мне хотелось бы поэкспериментировать, но сейчас я не могу себе этого позволить.
— Баланчин тоже мечтал об этом. Но работал до конца жизни на успех.
— Он, по его собственным словам, был поваром. Я себя поваром не считаю. Если мне удастся, буду экспериментировать с молодыми ребятами. В молодости я 10 лет работал хореографом в Вагановском училище. Мне это очень помогло. Сейчас я открываю двери Академии танца перед хореографами. Они смогут работать с нашими воспитанниками. Это уже шанс. Остается дождаться появления во Дворце танца студии хореографов. Нигде в мире подобного нет, и я рад, что это создается именно в Петербурге. Возрождение балета — задача общая. Сегодня все — хореографы, журналисты, критики — должны преодолеть личные амбиции и объединиться. Только совместными действиями мы сможем вернуть современному отечественному балету утраченные позиции.
