Начо Дуато признался в любви к Серебряному веку
Большой художник в душе всегда остается ребенком. Эту истину подтвердил худрук Михайловского балета Начо Дуато, представивший в Петербурге своего «Щелкунчика». Готовясь к постановке, Дуато, по собственным словам, пересмотрел видеозаписи всех достойных «Щелкунчиков» (труд немалый, практически все выдающиеся мастера хореографии отдали дань рождественской сказке русского гения), но вдохновился, кажется, лишь одним — балетом Баланчина, где Георгий Мелитонович вспомнил о своем петербургском детстве.
В 1954 году 50-летний руководитель «Нью-Йорк сити балета» поставил спектакль о сбывшейся мечте. Об этом же «Щелкунчик» 56-летнего Дуато — добрая сказка без гофманианских подтекстов и апокалиптических намеков. Героев ждут «удивительные приключения и исполнение желаний», как заявляет в преамбуле рассказчик, народный артист России Николай Буров.
Но если у Баланчина герои так и не возвращаются в суровый взрослый мир, то у Дуато всё жестче: на исходе розового вальса (читай: рождественской ночи) Щелкунчик-принц вдруг теряет координацию, дергается в конвульсиях и падает на руки розовым юношам. Сказка заканчивается, мечта остается. В финале героиня, прижимающая к себе куклу, вглядывается в зрительный зал, будто ждет появления ичезнувшего возлюбленного.
Время действия михайловского спектакля — канун Первой мировой, эпоха баланчиновского детства. В оформлении гостиной Штальбаумов (художник-постановщик Жером Каплан) главенствует растительный орнамент модерна, в овальное окно смотрится вечер, дамы демонстрируют изысканные туалеты Серебряного века.
Дроссельмейер (Марат Шемиунов) — распорядитель истории, добрый кукловод, обладающий даром перемещения во времени и пространстве. Персонажи возникают из-под полы его плаща, как из рукава фокусника. Реквизит, навеянный детскими игрушками первого акта, — тоже забота Дроссельмейера: и огромный золоченый змей, вползающий на сцену в восточном танце, и гигантский зонтик, раскрывающийся в китайском, появляются по мановению его руки.
Роли детей в Михайловском исполняют взрослые танцовщики, одетые в детские костюмы, но неловкости, связанной с ситуацией травести, не возникает — во-первых, хореограф, затеяв преамбулу с кукольными Машей и Щелкунчиком, сразу предупредил, что всё показанное — игра. Во-вторых, дети-взрослые танцуют столь изобретательно, что вряд ли умилительно-неуклюжие детские танцы могут быть равноценной заменой.
Зло в спектакле, разумеется, есть, но не страшное. У Баланчина были смешные толстопузые мыши, у Дуато — крысы-летчики в куртках и шлемах, ведомые безбашенным командиром (Николай Корыпаев). Летный состав, демонстрируя владение восточными единоборствами, наступает. Солдатики-пехотинцы, маршируя и салютируя винтовками, обороняются. Боевые действия захватывают сцену роста елки с ее неуклонным движением и нарастанием оркестровой звучности (дирижер-постановщик Павел Бубельников). С каждым следующим проведением темы напряжение игры-боя нарастает, а в адажио Маши и победившего Щелкунчика растет, наконец, и украшенная звездами елка.
Дерево вырастает и ввысь, и вширь, сливаясь с бескрайним ночным небом. Вальс снежинок, облаченных в пачки-льдинки, поначалу кажется вихрем в космосе. Но сказка детская, хореограф снижает градус, и сцена заканчивается по-домашнему уютно. Умчавшиеся было снежинки выходят к влюбленным дружелюбными попутчицами — в шубках с капорами и со свечами в руках.
Два больших неоклассических ансамбля, вальс снежинок и розовый вальс, лучше смотреть сверху — так композиционная красота, заключенная в чередовании симметричных и асимметричных построений, видна отчетливее, а диагональные «прорывы» выглядят яркими кульминациями.
Есть ощущение, что Дуато на исходе своего пребывания в Петербурге начал получать явное удовольствие от классики и даже сделал ей шутливый реверанс, напомнив в танце пастушков с его церемонными позициями и поклонами о родоначальниках классической лексики — французах. Более того, в этом «Щелкунчике» не столько запоминаются острохарактерные танцы вроде причудливого гроссфатера или удалого матлота-трепака, сколько легкие по дыханию неоклассические построения — упомянутые ансамбли и па-де-де героев.
Не случайно и то, что главным героем премьерных спектаклей стал Щелкунчик-принц в исполнении Леонида Сарафанова — универсального танцовщика, обладающего всеми данными классического премьера и до тонкостей изучившего язык худрука. Есть свои достоинства и у других исполнителей (прежде всего у невероятно женственной Анжелины Воронцовой в роли Маши), но только Сарафанов поистине купается в новом дуатовском стиле, внося в строгие па присущую модерну свободу.
