Папа римский удивил уже выбором имени: Францисков в местоблюстителях св. Петра прежде не было. И немудрено, что не было: Франциск Ассизский если и ассоциируется с папским престолом, то лишь по контрасту. Как сказал поэт, «одно, должно быть, нацию крестить, а крест нести — уже совсем другое». К тому же Франциск I даже не францисканец, а иезуит. Промелькнуло даже соображение, будто нарек он себя в честь другого, и далеко не столь великого, католического святого — соучредителя ордена иезуитов, которого тоже звали Франциском. Но уже первые шаги (не столько даже шаги, сколько жесты) нового папы показали: душой он не иезуит и не доминиканец, а францисканец. То есть, переводя на язык православия, Франциск I не из иосифлян, а из нестяжателей.
Отечественному наблюдателю среднего и старшего поколения, конечно же, сразу вспомнились поездки на общественном транспорте первого секретаря московского горкома КПСС Б.Н.Ельцина. Вспомнилась и всенародная любовь к тогдашнему «борцу с привилегиями», и, разумеется, плачевные и откровенно издевательские — именно что иезуитские — результаты его «борьбы». Если же Франциск I преисполнен искреннего рвения (и смирения), — а, похоже, так оно и есть, — то его, не исключено, ожидает судьба еще одного российского борца со стяжательством и показной роскошью — губернатора Алтайского края Евдокимова, продержавшегося в губернаторском кресле чуть больше года и погибшего в крайне подозрительной дорожной аварии. Однако будем надеяться на лучшее.
Сам по себе призыв к отказу от личной роскоши (к отказу, давно ставшему нормой в странах протестантизма) адресован прежде всего богатым и сильным мира сего и подразумевает, наряду со многим прочим, сакраментальное «Делиться надо!». Но на фундаментальном уровне он обращен ко всем, ибо предусматривает отказ от парадигмы (сверх)потребления, от философии потребления, или, если угодно, от порочного круга потребления, в который угодила не только западная цивилизация, но и, — причем в откровенно карикатурной форме, — российская.
Отчасти это, разумеется, вынужденная реакция на всемирный кризис, лишь первая фаза которого пришлась на 2008–2009 годы (о чем напоминает и нынешний кипрский «звонок»), но главную роль играет осознанная — наконец-то осознанная — необходимость в упрочении пресловутых «духовных скреп», с философией сверхпотребления, да и просто потребления, сочетающейся лишь с превеликим скрипом. Именно скрип духовных скреп (жалобный скрип) в обществе потребления и определяет нынешнюю — и в особенности завтрашнюю — повестку дня.
Любопытная дискуссия развернулась на днях в Фейсбуке — и началась она с невинного (и наивного) вопроса: «А за что нас, богатых, не любят?» Вот за это, разумеется, и не любят: за напористо непрошибаемую уверенность в том, что богатство превыше всего. В том, что за деньги можно купить всё — заводы, газеты и пароходы; хирургическое спасение и судебное решение; ученую степень и научное звание; думский мандат и генеральскую (или министерскую) должность; любовь, наконец, — любовь и уважение, любовь и почтение, — причем сама любовь входит в этот джентльменский набор как бы по умолчанию, она прилагается ко всем прочим покупкам, а сама по себе не стоит ничего… Но любовь купить невозможно — только ее имитацию, — и на выходе все равно получается нелюбовь. Или даже ненависть. Ненавидят у нас богатых — или всего-навсего не любят? — вопрос можно переформулировать и так.
По моим наблюдениям, не любят (а скорее, даже ненавидят) у нас не богатство, а привилегии. Не зря же именно на борьбе с привилегиями и сыграл свою игру ранний Ельцин. Грубо говоря, ненавидят не того, кто тратит у кассы много денег, а того, кто норовит пролезть к кассе без очереди, «потому что ему так положено». А почему так положено? Потому что человек эту привилегию (наряду со многими прочими) купил. А откуда у него взялись деньги на то, чтобы ее купить? А он их наверняка украл! Но ненавидят его не за то, что украл, а за то, что, украв, обзавелся благодаря этому привилегиями.
В уже упомянутой фейсбучной дискуссии был приведен показательный пример. За что ненавидеть девушку, которой богатый папа купил квартиру в центре Москвы, поинтересовалась «хозяйка статуса». Да хотя бы за то, резонно ответили ей, что и место в престижном вузе (бесплатное место) он ей, скорее всего, тоже купил. Отняв у кого-нибудь более достойного. А купил он его потому, что, во-первых, «на общих основаниях» учиться почетнее, а во-вторых, разовая взятка за зачисление в престижный вуз все равно встанет в меньшую сумму, чем стоимость пятилетнего обучения на платном.
Хороша или плоха была жизнь в СССР, вопрос спорный. Но одно несомненно: она была куда более сложноорганизованной, чем сейчас. В обществе имели хождение несколько символических валют: наряду с деньгами, привилегиями, связями (сохраняющими свое значение и сегодня), учитывались способности, былые заслуги (подлинные или мнимые), общественная деятельность, вес в обществе, биографические и анкетные данные… Отдельно упомяну, что многое из этого перечня работало когда в плюс, когда в минус; я ведь не говорю, что тогда было устроено лучше — тогда было устроено сложнее.
Зато сейчас всё просто. Почему если ты такой умный, то такой бедный? Я куплю тебя с потрохами! Я начальник, ты дурак. Мне положено, потому что я начальник. А начальник я потому, что у меня хватило денег купить себе должность и хватило ума эти деньги заработать (читай: украсть). И всё это пронизывает общество не только сверху донизу, но и снизу доверху — вот почему наше общество никак нельзя назвать гражданским. И, даже ненавидя тех, «кому положено», ты чаще всего мечтаешь стать одним из них — при всей вопиющей несбыточности такой мечты. Общество сверхпотребления и общество сверхнедопотребления сегодня в равной мере сосредоточены, даже зациклены на вопросах, в судьбах человечества заведомо незначительных: не на жизни и уж тем более не на смысле жизни, а на качестве жизни. Ну, а духовные скрепы жалобно и безнадежно скрипят — что в Москве, что в Нью-Йорке, что в Ватикане.
