Василий Аксенов: "То, что русские называют трепом, на самом деле редкостное душевное общение"

В течение полутора десятилетий - с 1992 по 2007 год - Василий Аксенов делал остановку в Париже, когда летел в Москву из Америки или французского Биаррица, куда перебрался несколько лет назад. И каждый раз парижский корреспондент "Известий" встречался с писателем. Мы публикуем фрагменты этих бесед.

"Китай скоро басом начнет говорить"

вопрос: Почему вам пришлось покинуть Советский Союз?

ответ: Много было привходящих обстоятельств. Меня изгнали, а для меня это была причина, чтобы попытаться спасти два романа. В принципе, как ни смешно, я и из Америки уезжаю, чтобы спасти свои романы. В Советском Союзе мною занимались слишком плотно, КГБ преувеличивал значение литературы, которая вовсе не так серьезна, не так важна, как им казалось. А в Америке, наоборот, это значение преуменьшается. И возникает, как это ни парадоксально, некий схожий момент, когда ты понимаешь, что тебе надо уехать из этой среды, чтобы спасти себя как писателя. Надо сказать, что я раздражен не против всей Америки, а против ее книжного бизнеса, который меня на самом деле вытолкнул из Соединенных Штатов, невзирая на массу замечательных рецензий, которые я получаю на мои книги. У них в каждом издательстве есть так называемые readers, читатели, - в основном молодые русские девочки и мальчики, которые стараются угадать, чего от них хотят, и резюмируют: "Аксенов - очень хороший писатель. Но он совершенно недоступен американской аудитории". И тогда я им говорю: "Идите тогда на хер!".

в: Так где же труднее быть писателем - в Америке или в России?

о: Это зависит от того, как вы себя воспринимаете. Если вы хотите стать витией, властителем дум, то, разумеется, Россия - большее поле для подобного дела, для обмана почтеннейшей публики. А в Америке колоссальное количество писателей - может быть, сто тысяч, и большинство из них относится к этому как к бизнесу, изучают рынок.

в: Когда вы в Америке, чего "русского" вам не хватает?

о: В Америке мне не хватает трепа российского. То, что мы называем трепом, когда собираются случайно, спонтанно в вагонном купе, или на кухне, или Бог знает где, и начинают болтать обо всем. На самом деле это редкостное душевное общение. Правда, в России я от этого сразу устаю...

в: Все империи - от римской до советской - рано или поздно прекращали существование. Не грозит ли это Америке?

о: Вполне грозит. У Америки большое преимущество - нет этнических границ, не возникнет гражданская война внутри. Но тем временем подрастает Китай. И если дальше его развитие так пойдет, он скоро басом начнет говорить и будет подавать не китайские блюда в ресторанах на Западе, а подносить что-то погорячее.

"Русская литература - самая живая часть мировой"

в: Что было самым важным в вашей жизни?

о: Мои книжки, которых я сделал немало.

в: Какие из ваших книг вы считаете наиболее значительными?

о: Это серия моих больших романов - начиная с "Ожога", который и сейчас для меня, пожалуй, является одной из ключевых вещей для целого периода жизни: не только моей, но и страны, и мира - в смысле их отражения. Сразу после этого я стал писать "Остров Крым", и, по сути дела, уехал из Советского Союза, спасая эти два романа. Это было вовсе не из-за "Метрополя", а под давлением определенной организации, которая хотела закрыть "Ожог" и, разумеется, "Остров Крым". Потом пошли романы, написанные в эмиграции: "Скажи изюм", "Бумажный пейзаж", "В поисках грустного бэби", "Новый сладостный стиль", "Московская сага", "Кесарево свечение" и все такое. Эти книги определяют для меня новую ступень, новую философию романа и мою собственную. Они, конечно, стоят несравнимо выше моих молодых вещей.

в: Ваша пьеса "Цапля" с успехом шла во Франции...

о: Вообще-то у меня с пьесами глубочайшее разочарование. Я их написал восемь. В "Современнике" шла "Всегда в продаже" - играли семь сезонов. Сейчас, когда происходит то, что называется "расцвет российского театра", никто не интересуется моими вещами. Я, как драматург, остаюсь невостребованным.

в: Когда вы ощущали себя самым счастливым?

о: Пожалуй, в самом начале творческого пути, потому что со мной тогда произошло что-то невероятное. Когда появились "Коллеги" и "Звездный билет", я долго не верил, что действительно так - с ходу -  захожу в большую литературу огромным тиражом, становлюсь сразу известным писателем. Во всяком случае, в те времена эйфория была основательная.

в: Будут ли Аксенова читать через сто лет?

о: Не знаю. Не исключаю, что найдутся какие-то любители заглянуть в прошлое и, может, установить какое-то звено в цепочке определенной традиции. Я себя считаю частью традиции авангардной. Поэтому, если будут ее изучать, и меня кто-то вспомнит.

в: На Западе считают, что русская литература находится в кризисе.

о: Я никогда так не считал. Она не выдает сильных результатов, но какая литература в мире сейчас их выдает? По-моему, литература в развитых странах с рыночной экономикой скоро уже вообще отправится на свалку. Русская литература, быть может, самая живая часть мировой. Шедевров мало, но есть надежда, что возникнет нечто значительное.

в: Остается ли в России прежнее отношение к писателю? Он все еще у нас пророк, мессия?

о: Несомненно, хотя сейчас в меньшей степени. И не надо очень по этому поводу горевать - идет процесс, с которым мы ничего не можем поделать.

в: Чем занимается Аксенов, когда встает из-за письменного стола?

о: Встает на голову - я же йог. Каждый день делаю восемь поз. Моя любимая - стойка на голове. Кроме того, джоггинг и баскетбол.

в: И с Пушкиным гуляете...

о: И с Пушкиным гуляем.

в: Почему вы своего тибетского спаниеля окрестили именем поэта?

о: Это моя жена Майя так его назвала. Когда она увидела его щенком крошечным, а он был почти голый, но с большими бакенбардами, то сказала: "Боже мой, да это ведь Пушкин!" Так и пошло.

"Медведев мне очень понравился"

в: Не скучаете ли вы в тихом Биаррице после Соединенных Штатов?

о: Как-то все перепуталось с моими ностальгиями, с моими ощущениями родины и не родины. Я точно знаю, что пребываю на планете Земля. У меня обострилось ощущение "русскости" во время эмиграции. Это связано не только с эмиграцией как таковой, но и с тем, что я преподавал в университете. И там, занимаясь русским романом, я понял, что писательский труд нашего поколения вытекает из XIX века, из всей великой русской литературы.

в: Ваша "русскость" проявляется и в патриотизме?

о: Когда я говорю о патриотизме, то меньше всего думаю о величии государственном - то есть о мощи страны, ее армии или флоте. Для меня Россия - прежде всего люди страдающие: чудные старушки, тетушки, дядюшки - пронзительные российские существа. Ну и, конечно, русская интеллигенция, хотя и говорят, что ее уже нет. Но она все-таки существует, хотя и рассеялась по всему миру.

в: В качестве национальной идеи вы в свое время выдвинули тезис "Поближе к Западу!".

о: Другого пути у России нет. Увести ее в сторону от Запада было бы просто преступлением. В нынешних условиях возникла бы угроза существованию не только самого государства, но и русского этноса.

в: Насколько я знаю, вы были среди писателей, которые встречались с Дмитрием Медведевым.

о: Дмитрий Анатольевич Медведев пригласил писателей на "чашку чая", в реальности оказавшуюся великолепным обедом. Он проходил в каминном зале ЦДЛ, где когда-то заседал партком. Я сидел на том же месте в этом зале, когда уничтожали наш альманах "Метрополь".

в: И как вам Медведев?

о: Он мне очень понравился. Интеллигент. У него четкий ум. Он немедленно схватывает, о чем идет речь, и мгновенно дает интересный ответ. Вскоре после этой встречи я участвовал в одной передаче вместе с Глебом Павловским - человеком, близким к президентской администрации. И я тогда посоветовал нашему президенту проявить милосердие к павшим - то есть к Михаилу Ходорковскому...

в: Однажды вы назвали себя писателем-анархистом, который плывет туда, куда его несут литературные паруса.

о: Я не хочу ни на кого влиять своими сочинениями. В прошлом вообще переоценивали важность литературы. Литература не должна играть роль вождя, а должна просто будить в людях интерес к собственному языку, к эстетике. Я не вижу никакого смысла в том, чтобы в литературе двигать какую-то политическую идею.

в: Кто же будет "глаголом жечь"?

о: По сравнению с пушкинскими временами мы живем в обстановке невероятной раскованности. Даже дворянская литература находилась под большим надзором и давлением со стороны государства. Сейчас вообще нет цензуры.