Тяжкая доля премьерская
Даже не дожидаясь 2 марта, кремлевские (точнее: околокремлевские, ибо речь идет не столько о вельможах, сколько о служителях) партии вступили на страницах газет в полемику если и закамуфлированную, то совсем чуть-чуть. Кому надо - всем было ясно.
Представители одной партии, единожды провозгласив (и не очень при этом подумав) теорию "двоецарствия", а также "старшего царя" В.В. Путина и "младшего (не только по возрасту, но и по статусу) царя" Д.А. Медведева, возможно, задним числом и сами призадумались, так ли приятно новоизбранному младшему царю их глубокое учение. Но слово - не воробей, сделать вид, что бестактных речей вовсе не произносилось, было все равно невозможно. Не осталось ничего, кроме как упорствовать в заклинаниях.
Представителям противной партии, собственно, и придумывать особо ничего не было нужно. Им было достаточно указать на то, что песни и пляски политтехнологов всем изрядно надоели (любой чиновник в сердце своем с этим тут же согласится), а глубокие схемы с царями демонстрируют "полное незнанье своей страны обычаев и лиц, встречаемое только у девиц". Что может кончиться не лучшим образом, поскольку при прочих властных институтах, обратившихся в зыбкие тени, институт президентства остается последней скрепой государства. Если в угоду политтехнологическим придумкам и его превратить в не пойми что, непонятно, что же останется.
Вынося за скобки понятную борьбу придворных честолюбий и прочие достаточно приземленные интересы, заметим, что тут столкнулись два действительно разных подхода - политтехнологический и институциональный. В рамках политтехнологического подхода вообще отсутствуют какие-либо ограничения. Новые смыслы порождаем, старые упраздняем - то же и с институтами. С точки зрения институциональной политическая культура нации - вещь страшно консервативная, и если с верой во всепобеждающий пиар прати против рожна, хорошего ничего не будет.
В рамках же русской политической культуры - уж там хороша она или плоха - соотношение президента и премьера устойчиво восходит к той исходной практике, когда есть государь и при нем есть первый министр. Этимологически "minister" - "слуга", и ответ на вопрос, за кем верховенство, очевиден. В ходе небеспроблемного исторического развития ряд стран Европы поменяли соотношение на обратное, но на то потребовались века, а не пара политтехнологических пассов.
Указание на то, что при столь устойчивой русской традиции, которая после гибели монархии воспроизводилась и при коммунистах, и после коммунистов, подход "как пожелаем, так и сделаем" легкомысленен, обыкновенно парируется указанием на предсовнаркома В.И. Ленина и И.В. Сталина и на предсовмина Н.С. Хрущева, которые как пожелали, так и сделали, и традиция им не помешала.
Довод не слишком удачный. Ленинский опыт вообще мало о чем может говорить. Революционная диктатура в своей первичной и самой горячей фазе менее всего заботится о сообразовании с прежней политической традицией. Напротив - строится на демонстративном разрушении. Ленин, которого одни называли вождем мирового пролетариата, а другие - черно-красным антихристом, воспринимался современниками как угодно, но никак не в рамках институционального подхода. Сталин стал главой Совнаркома в мае 1941 г. после таких предшествовавших событий, которые сделали не то что дискуссию по институциональным вопросам и вопросам первенства невозможной, но даже и намек на сомнения влек за собой однозначные последствия.
Первым и единственным премьером и в то же время главой страны, который правил не в условиях революции и не в условиях террора - что уже ближе к сегодняшним условиям, - был Хрущев, опыт которого как раз был малоудачен. Хозяйственные тяготы и хозяйственные глупости, конечно, немалые, но совершенно не сравнимые с тем, что было прежде, били по Хрущеву напрямую, потому что экранирующего премьера не было - он был сам премьер - и террористического правления тоже не было. В результате чего Хрущев отдувался за все.
Вероятно, итог этого хрущевского эксперимента произвел впечатление на наследников, поскольку с 1964 г. правители предпочитали больше не совмещать. В этом смысле наши оттепельщики, говорящие примерно про то же, - редкостные традиционалисты и консерваторы.
