Двадцать спокойных лет
После завершения выборного цикла (или, скажем точнее, публичных мероприятий по обеспечению транзита власти) активность политического класса переключилась на обсуждение дальних перспектив. Все бросились обсуждать долгосрочные планы, и такие годы, скрытые во тьме будущего, как 2020-й и даже 2030-й, до которых еще дожить надо, поминаются беспрестанно.
В принципе в том нет ничего плохого. Думать не только о следующих выборах, но и о следующих поколениях - для государственного мужа это немалая добродетель. Тем более что общественное умиротворение (достигнутое разными способами) лучше рассматривать не как самоцель, но как средство для осуществления превосходного девиза "Дайте нам двадцать спокойных лет, и вы не узнаете Россию".
Иное дело, что девиз обрел второй, нестерпимо горький смысл.
Вместо двадцати спокойных лет было всего шесть, и в результате Россию вправду стало не узнать. Причем так страшно не узнать, что не дай бог такого преображения никакой стране. Поэтому с такой легкостью поминая 2020 и 2030 годов, стоило бы помнить об обширных планах царского правительства, тоже расписанных до конца 20-х годов. Когда никто не знает, что будет к осени с.г. не то что с долларом и мировыми биржами, но даже и с ценами на зерно (между тем это валюта валют, как некогда заметил т. Сталин), стройно расписанные планы на двенадцать и более лет могут оказаться не вполне сбыточными.
Это никак не отменяет надобности в перспективном видении родной страны. Как гласит крестьянская мудрость, "помирать собирайся, а жито сей". Тем более необходимо сеять жито, когда перспективы не однозначно пугающие, но всего лишь глубоко неопределенные. С другой стороны, при нынешнем увлеченном планировании стоило бы лучше осознавать те риски, которые могут лишить нашу страну не то что двадцати, но даже и куда меньшего количества спокойных лет.
Во времена Столыпина под рисками понималась, во-первых, внутренняя смута, во-вторых, большая война. Уже и тут возможность предотвращения различна. Смута проходит по разряду внутренней политики, и возможности правительства не допустить ее довольно велики. Война есть продолжение внешней политики, а внешняя тем принципиально отличается от внутренней, что ее невозможно планировать. Она по определению есть результат столкновения разных самостоятельных государственных воль. За свою волю еще можно как-то поручиться, но как ручаться за чужую? Уже здесь неопределенность резко возрастает, поскольку самая миролюбивая и разумная внешняя политика еще ничего не гарантирует - есть и другие участники концерта, не обязанные быть разумными.
Но со времен Столыпина прибавился еще и третий риск, с которым совсем неясно что делать. Даже во внешней политике речь идет все-таки о столкновении выраженных воль, тогда как третий фактор риска - хозяйственный кризис неодолимой силы - в минимальной степени считается с чьей бы то ни было волей. Хоть самого президента США. Когда число напряжений в хозяйственной системе превосходит некоторый уровень, она обрушивается - и начинается неконтролируемая реакция. Кризис 1929 г., спустя полтора года, весной 1931 г. придя в Германию, обрушил и ее хозяйство, и ее политическую систему, при том что осознанной воли к уничтожению Германии в тот момент ни у кого не было. Кризис действовал стихийно. Другое дело, что именно немецкая экономика оказалась особо уязвимой перед мировой депрессией. Французская и британская пострадали гораздо меньше.
В ходе нынешнего проектирования внятная оценка рисков разного рода - и еще более оценка нашей к ним уязвимости - необходима. Без нее все планы до 2020-го останутся многоглаголанием благопотребным.
