Тайны забытых письмен

Вовсе отрицать упреки такого рода было бы глупо. Присущая бурным историческим эпохам политическая и финансовая неразбериха, конечно же, не могла не повредить делу народного просвещения. "Здесь в мире расширять науки изволила Елисавет" - а истекшее десятилетие сугубо мирным не назовешь. Вопрос в другом: только ли наше общеизвестное неблагоустройство тому причиной или же дело будет посерьезнее? Ведь сходную печальную динамику продемонстрировали не только русские, но также чешские и мадьярские школьники - при том, что Венгрия и Чехия являются образцами малоболезненной общественной трансформации и неистовым разворовыванием бюджета никак не славятся. В смысле чрезвычайных финансовых безобразий у нас с нашими бывшими социалистическими братьями не так много общего, а общность наблюдается скорее в сфере культурной. И мы, и они с падением железного занавеса испытали культурный шок большой силы, последствия которого выразились в результатах ОЭСРовских испытаний. Железный занавес, наряду со своими прочими функциями, попутно еще и консервировал определенные устои традиционного европейского общества, считавшиеся навеки данными. Например, представление о том, что минимальное владение арифметикой, грамматикой и риторикой (что и испытывали ОЭСРовцы) есть дело всеобще необходимое. Традиционная культура - это в огромной степени культура письменной речи, с чем русские дети теперь так оскандалились, смотря в книгу и видя там фигу. Но трудно было ожидать, чтобы в условиях нынешнего футурошока они увидели бы там что-нибудь другое. Письменная культура так долго и так крепко держалась в России, потому что былым общественным устройством ей были de facto предоставлены почти монопольные права. Аудиовизуальные конкуренты письменной культуры, являющиеся для жителей передовых обществ основным источником познания и развлечения, в законсервированном советском обществе никакими такими конкурентными преимуществами не обладали. Телевидение никак не отличалось живостью, видеопродукция считалась идеологической диверсией, о бытовой комьютеризации (хотя бы на примитивном уровне того времени) и речи не было, и даже считали без калькуляторов (т. е. напрягая абстрактное мышление). А в это застойное время на Западе зачитывались бестселлерами Тоффлера про третью волну и футурошок, где пророк постиндустриального общества радостно разъяснял, что в грядущую эпоху мультимедиа и всеобщего раскрепощения от казарменных оков уходящей индустриальной эпохи надобность во всеобщей грамотности исчезнет, в чем нет ничего страшного, ибо бесписьменные люди будут получать инструкции по пользованию бытовой техникой от звукового синтезатора. Насчет синтезатора пророк погорячился, в остальном как в воду глядел. Сложное и требующее развитых мыслительных навыков извлечение смысла из цепочки абстраткных алфавитных символов обречено отступить перед более простым аналоговым воспроизведением аудиовизуального ряда. Понятно и почему прогнозы Тоффлера в более резкой форме сбываются в бывшем втором мире. На Западе "третья волна" накатывала исподволь, что позволяло исподволь же к ней и приспосабливаться, на детей постсоветского мира она обрушилась стремительным домкратом, после чего искусственно законсервированная староевропейская культура стала стремительно распадаться. Утрата навыков обращения с письменным текстом и соответствующая примитивизация культуры - тенденция универсальная, ибо принципа экономии усилий никто не отменял, а в мире аудиовизульной информации письменные навыки обречены атрофироваться за ненадобностью. Другое дело, что хоть какое-то противостояние этой прискорбной мировой тенденции требует экстраординарных усилий, наши же усилия в образовательной сфере и до ординарных не дотягивают. Спасать арифметику, грамматику и риторику необходимо, но необходимо и понимать всю серьезность беды, ибо дело не в простом просчете - дело в мировом законе.