Гонец из Пизы

Действительно, после 11 сентября, когда слово "война" не сходит с уст, а наиболее решительные уста присовокупляют еще и эпитет "третья мировая", вознаграждать кого-либо за обустройство предсказуемого мира значит сильно уподобляться тому дураку из сказки, который плясал на похоронах. Тем более, что о выдающемся вкладе ООН в решение задач, определенных завещанием Нобеля - "сплочение народов, уничтожение рабства, снижение численности существующих армий и содействие мирной договоренности" - мы впервые узнали из решения Нобелевского комитета. Лица, не входящие в состав комитета, с редкостным единодушием считали и считают ООН бессмысленной международной говорильней. Наконец, в выборе номинанта 2001 года можно усмотреть простое "Да отвяжитесь вы!". Когда понятно, что решительно ничего не понятно, возникает желание присудить премию не по заслугам (черт его разберет, у кого они, эти заслуги?), а по должности. ООН со своим генсеком должны бороться за мир, вот за это мы их и премируем. Гениальное по простоте решение, несколько напоминающее времена, когда звание неустанного борца за мир являлось - безотносительно к фактическим заслугам на данном поприще - одним из непременных официальных титулований тов. Л. И. Брежнева, было, возможно, даже и не самым худшим. Если вспомнить, сколько удивительных лауреатов было по данной номинации (Киссинджер, сдавший Южный Вьетнам Вьетконгу, Перес и Арафат, установившие вечный мир в Святой Земле), не говоря уж о тех, кого на нашей памяти всерьез предлагали в лауреаты (премьера Черномырдина и гинеколога Басаева за буденновское миротворчество, Клинтона за бомбардировки Югославии, Буша-младшего в предположении, что тот после 11 сентября смирится и подставит другую щеку - но тот, к несчастью, не смирился), нынешняя откровенная отмазка еще совсем не так скандальна. Понятно, что международная миротворческая бюрократия, определяющая лауреатов - публика достаточно специфическая, но даже всей этой спецификой трудно объяснить, почему самая авторитетная (по замыслу) миротворческая превратилась в ежегодное посмешище. Это при том, что авторитетность премий по другим номинациям отнюдь не подвергается сомнениям и совершенно лишена привкуса однообразной скандальности. Дело, вероятно, в том, что сама задача, стоящая перед норвежским стортингом, определяющим лауреатов премии мира, иная, принципиально более сложная, нежели та, которую решает Шведская Академия, занимающаяся прочими номинациями. В литературных премиях если не всегда, то почти всегда спасает не вовсе утраченное чувство изящного. В физике, химии etc., во-первых, существует многовековая традиция научного сообщества, позволяющая отделять зерна от плевел и более или менее объективно ранжировать значимость исследований, во-вторых, связь между научным открытием и тем его результатом, который требуется завещанием Нобеля - приносить "наибольшую пользу человечеству", толкуется однозначно - что в наибольшей степени расширяет наши знания об окружающем мире, то и приносит наибольшую пользу. С премиями мира все иначе. Чтобы правильно понять, от каких политических деяний будет наибольшая польза человечеству, нужно постичь замыслы Провидения, на что члены Нобелевского комитета, будучи всего лишь людьми, не всегда способны. Война и мир - это такая область, где гегелевская "ирония истории" (или, как говорил ученик Г. Ф.-В. Гегеля В. С. Черномырдин, "хотели, как лучше, а получилось, как всегда") свирепствует с неодолимой силой, и, куда ни пойдешь, попадаешь на дорогу в ад, вымощенную самыми что ни на есть благими намерениями. Члены комитета, все время попадающие пальцем в небо, не так и виноваты, ибо таков уж статут премии, сочиненный Нобелем в 1895 году, на исходе оптимистического XIX века, посмертно признанного золотым. Вера в то, что ход истории можно познать и разумно его направлять в видах общего благоденствия, разделялась тогда почти всеми. XX и молодой, да ранний XXI век с этой верой обошлись довольно жестоко. Теперь надо или эту ложную веру возрождать или основанную на ней премию в архив сдавать.