Разгосударствление войны

Логически рассуждая, к этому все и шло, причем не первое уже столетие. Суть терроризма как раз и заключается в разрушении государственной монополии на насилие (чем, кстати, и объясняется неодолимая благорасположенность левых либералов к террористам - и те, и другие не могут смириться с этой монополией). Желание сделать частное насилие равноправным государственному проглядывает даже в риторике. Убийство Александра II народовольцы упорно именовали "казнью", хотя казнь тем и отличается от убийства, что совершается в рамках публично-правовой процедуры уполномоченным на то агентом государства (палачом). В 1978 году "Красные бригады" не менее упорно называли частную конспиративную квартиру, где они прятали похищенного премьера Альдо Моро "народной тюрьмой". Смысл терактов в том и состоит, чтобы продемонстрировать иной, негосударственный источник насилия, чтобы перед ним, а не перед государством отныне склонялись устрашенные люди. Разгосударствление насилия шло неуклонно, но насилие стратегического свойства казалось счастливо не подлежащим приватизации в силу громоздкости и ресурсоемкости соответствующих средств устрашения, содержать которые по силам только государству. Трудно было вообразить себе частный линкор или частный полк стратегических бомбардировщиков. 11 сентября показало, что частный линкор и не нужен, поскольку можно просто взять и превратить пассажирский "Боинг" в частную стратегическую ракету. Попутно сработал еще один прискорбный закон исторического развития, согласно которому всякое революционное изобретение первым делом используется в целях человекоубийства и лишь потом - в мирных. Сетевые структуры, в ряде отношений более гибкие и эффективные, а главное - менее уязвимые, чем иерархические государственные, быстро нашли соответствующее применение. В свете этого действительно революционного переворота - государство, как институт, утратило свое последнее монопольное право - разговоры о вине Америки представляются весьма бессмысленными. Новые изобретения применяются в человекоубийственных целях не потому, что кто-то в чем-то виноват, а потому что очень хочется испробовать. Америка могла быть стократ более виновна, нежели говорят о ней сейчас самые ожесточенные ее противники, а могла быть и, напротив, абсолютно безгреховной - что в том, что в другом случае это ничего бы не изменило. Америка стала объектом удара не потому, что она дьявол, и не потому, что она ангел, а потому что она - самое сильное государство мира. Успешно подвергнуть самое сильное государство анонимной стратегической атаке - значит успешно утвердить принцип тотальной силовой неопределенности. Объектом атаки было государство как таковое, идея государства, как монопольного субъекта насилия, и поэтому атакованы были все - абсолютно все - государства мира безотносительно к их внутреннему устройству, к тому, как они относятся к США, сколь они привержены демократии etc. Разрушалось государство в своем базовом, первичном назначении - быть удерживающей силой, государство, о котором сказано "нет власти, аще не от Бога". Бесчисленные слова сказаны об ужасах войн между государствами, однако эти войны хотя бы имели внятно опознаваемых субъектов-суверенов, эти войны имели начало и конец, они велись хоть в каких-то рамках, и суверены, решая вопросы войны и мира, обладали хоть каким-то инстинктом самосохранения. Утрата всего этого, произошедшая 11 сентября, означает ужас неизмеримо больший. На Манхэттене замогильно пахнуло древним Хаосом, и разговоры о вине Америки, а равно о том, что с третьим миром "делиться надо", поражают мелочным непониманием масштабов катастрофы.