18.VIII - 24.VIII

Злоключения русского программиста Д. Склярова, приехавшего в Америку обменяться опытом по части computer science и посаженного там в тюрьму за разработку алгоритма, могущего быть использованным для вольного чтения электронных книг, вызвали живую реакцию общественности. Сочувствующие Склярову программисты указывали, что закон, на основании которого был арестован разработчик алгоритма, исполнен неточностей и несообразностей - что, по их мнению, объясняется временем его принятия. Дело было в 1998 году, когда американские законодатели все свои умственные и душевные силы отдавали делу Моники, а прочие, менее важные, законодательные дела исполняли левой ногой. Претензии программистов к закону касаются, однако, лишь проблем толкования сугубо специальных программистских терминов, вдруг ставших еще и уголовно-юридическими. Между тем примененное к Склярову изделие американского конгресса вряд ли вообще может считаться законом уже в силу своего несколько фантастического названия - "Digital Millennium Copyright Act". Если два последних слова обладают внятным юридическим смыслом, определяя предмет законодательного регулирования, а именно авторские права, то выражение "Digital Millennium" ("десятичное, оно же цифровое, тысячелетие") таковым смыслом никак не обладает. С формальной точки зрения акт конгресса США о защите авторских прав в цифровое тысячелетие аналогичен типовому постановлению Н-ского райисполкома "Об ограничении реализации винно-водочных изделий в период проведения весенне-полевых работ". Но райисполкомовские юристы грамотно определяли как предмет, так и временные сроки регулирования - весенне-полевые работы еще не проводят, когда в полях белеет снег, и уже не проводят, когда посевы взошли. За указанными временными рамками питейная торговля возобновляется с умноженной силой. В отличие от райисполкомовских конгрессовские юристы значительно хуже владеют юридической техникой, ибо ихний аналог весенне-полевых работ - "цифровое тысячелетие", формально также устанавливая сроки действия нормативного акта, реально его попросту обессмысливает, ибо никто не знает, что такое "цифровое тысячелетие" в юридическом, а равно практическом смысле слова. Если слово "тысячелетие" употреблено не во времяисчислительном, но в религиозном смысле, т.е. конгресс исполнился учения какой-то милленаристской секты, закон ничтожен, ибо прямо противоречит Первой поправке к Конституции США, гласящей, что "конгресс не будет издавать законов, относящихся к установлению какой-либо религии". Если законодатели имели в виду, что период с 1998 по 2997 г. является цифровым тысячелетием, то его применение парируется простым ходом защиты, утверждающей, что текущее тысячелетие не является цифровым, и возлагающей бремя доказательства противного на обвиняющую сторону. В любом случае вопрос о том, нарушал Скляров или не нарушал чьи-либо авторские права, совершенно не актуален - научитесь сперва писать законы. Самое удивительное тут - это то, что использование поэтических, а равно идеологических терминов в юридических документах традиционно считалось родовой приметой либо добуржуазных (норма прусского земского права, устанавливавшая суровые наказания за "мужеложство, скотоложство и иные пороки, столь отвратительные, что они не могут здесь быть названы"), либо тоталитарных общественных формаций. Впрочем, ни в Германии 1933-1945 гг. законодатель не использовал термин "Тысячелетний рейх", ни в СССР не издавали актов типа "Основы законодательства о браке и семье на третьем этапе общего кризиса империализма". Лишь в цитадели мирового капитализма пережитки буржуазного права оказались окончательно преодолены.