В пятую годовщину ухода Святослава Бэлзы друзья его, как это уже бывало, собрались в Государственном музее А.С. Пушкина. Состоялась презентация большой, прекрасно изданной книги «Святослав Бэлза. Судьба благоволит волящему», куда кроме текстов самого автора вошли многочисленные статьи и воспоминания — Александра Ширвиндта, Дениса Мацуева, Сергея Степашина, Ларисы Гергиевой, Ренэ Герра, Александра Сенкевича…
6 марта 2014 года в музее Скрябина Святослав Бэлза вел вечер, посвященный Фазилю Искандеру. Я тоже родился в этот день (а также Маркес, Жванецкий и другие). И Слава, памятуя о дате, приветственно помахал мне рукой. Давно его не видавший, я подошел к нему — и был поражен тем, как резко он изменился. Всегда ухоженный, собранный, вальяжный, он выглядел постаревшим, усталым и, главное, неестественно худым. Скрывая тревогу, я попытался пошутить относительно пагубности допускаемых в нашем возрасте излишеств. Слава отвечал мне в том же шутливом тоне, но после в качестве дополнения заметил, что у него, возможно, намечаются проблемы с желудком. В июне, на Мальте, я открыл Facebook и увидел сообщение, что Святослава Игоревича Бэлзы не стало…
В начале 1960-х гуманитарные факультеты МГУ обретались на Моховой. Местом схождения интеллектуальных, общественных, сексуальных и прочих энергий был так называемый психодром, сквер «у Герцена и Огарева», напротив «круглой» университетской читалки. В этой зоне относительной свободы быстро стирались межфакультетские перегородки. Я учился на историческом, Бэлза — на филологическом. Девушки нам нравились одни и те же (вернее, одна и та же).
Я знал (правда, понаслышке), что Славин отец, Игорь Федорович Бэлза — знаменитый специалист по творчеству Данте («дантист», как это звучало на нашем ерническом сленге). И однажды, дабы подначить нового приятеля, небрежно произнес:
«Зорю бьют. Из рук моих / Ветхий Данте выпадает…»
«…На губах начатый стих / Недочитанный затих / Дух далече улетает», — немедленно подхватил Бэлза пушкинскую строчку. И мы посмотрели друг на друга с истинным уважением.
Стихи были в ту пору тем тайным кодом, тем магическим знаком, по которому люди одного поколения опознавали: «свой — чужой». Слава, в отличие от большинства из нас, упивавшихся дерзновенными звуками шестидесятнических лир, отдавал предпочтение Серебряному веку. Впрочем, современных поэтов он тоже знал неплохо. Имея польские корни, с удовольствием повторял строки Бориса Слуцкого — о русской поэзии как нашем общем деле, которое «как Польша, не сгинело, / Хоть выдержало три раздела». Он возрос на безразмерной отцовской библиотеке: и тогда, и позже она поражала меня своим фантастическим составом. Уже будучи в летах, Слава пополнял ее с не меньшей библиографической страстью, что и в молодые годы. При всей своей телевизионной, музыкальной, журналистской и прочей славе он прежде всего оставался человеком литературы.
В середине 1980-х мы нередко встречались в издательстве «Правда», для которого я готовил тогда предисловия к однотомникам Эдуарда Багрицкого и Николая Заболоцкого. Что же касается Славы, то количество его текстов, созданных в этом жанре, приближалось к сотне: от Марка Твена и Оскара Уайльда до Станислава Лема и Агаты Кристи. «Хочешь быть впереди классиков, пиши к ним предисловия», — цитировал я ему «тоже поляка» Ежи Леца. Думаю, без этой мощной филологической основы не состоялась бы Славина телевизионная карьера.
Собственно, блистательное предварение и ведение им музыкальных, оперных, балетных и прочих программ были теми же предисловиями. В них Бэлза ухитрялся сформулировать главную мысль предстоящего действа, обозначить его смысл и намекнуть на подтекст. Он был как бы антисериалом в эпоху сериальных засилий, антигламуром в контексте гламурных торжеств. Его называли лицом канала «Культура»: скорее, он был ею самой. Ибо она, культура, была его единственной профессией, естественным состоянием его души. «Образ ведущего» слился с человеческой ипостасью: в искусстве это случается довольно редко.
В кукольном спектакле «Необыкновенный концерт» конферансье, разевая широкий рот, время от времени вопрошает почтеннейшую публику: «Не слишком ли я для вас культурен?» Конферансье в нашем театрально-эстрадном пространстве, как правило, заполняет паузы и по мере сил веселит зал. «Архетипическая» в этом смысле фигура — Жорж Бенгальский из «Мастера и Маргариты», которому кот Бегемот за его пошлые шуточки отрывает голову. Смеясь, мы со Славой нередко вспоминали этих опереточных персонажей. Его самого любили потому, что он был личностью.
Не помню, кто сказал, что если бы в Германии 1930-х годов наличествовало телевидение, то Гитлер никогда бы не пришел к власти. Действительно, ТВ, как никакое другое искусство, способно обнажить фальшь, лицемерие, внутреннюю пустоту. Но, с другой стороны, именно ТВ раскручивает политических ничтожеств, штампует эстрадных и прочих кумиров, не обеспеченных никаким духовным ресурсом.
Слава Славы зиждилась не только на его абсолютной узнаваемости в эфире, но и на его несоответствии принятым телевизионным стандартам, на глубинной связи со старой русской интеллигенцией, поздним вестником которой ему суждено было стать. Его светскость и аристократизм обладали внятными демократическими чертами. Он говорил на равных с Галиной Вишневской и с театральной уборщицей. С ним было спокойно, весело, надежно.
Максимально востребованный, он, если просил старый товарищ, никогда не отказывал бескорыстно возглавить поэтические и прочие посиделки. Помню, как открыв в консерватории выступление Чикагского оркестра, Бэлза, запыхавшись, прибежал на юбилейный вечер моей литературной студии «Луч» в университете на Моховой, и с его появлением всё пошло как по маслу.
Его популярность отнюдь не кружила ему голову. Он любил повторять слова Грэма Грина: «Успех — это отложенный провал». Недавно я наткнулся в интернете на вопрос из кроссворда: что пили Грэм Грин и Бэлза? Правильный ответ: «Виски». Прямо как у Бориса Пастернака: «Пока я с Байроном курил// Пока я пил с Эдгаром По». Полагаю, что и в такой компании Святослав Бэлза был бы не лишним.
Автор — писатель, литературовед, телеведущий
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
