Браво на ошибку: МХТ восстановил художественную справедливость
Московский художественный театр исправил ошибку 90-летней давности. Пьеса «Бег», представленная Реперткому Михаилом Булгаковым в 1928 году и отвергнутая как «апология белогвардейщины», наконец-то появилась на прославленной сцене. Режиссером спектакля стал худрук МХТ Сергей Женовач. «Известия» вникли в нюансы исторического возвращения.
По словам Елены Булгаковой, эту пьесу Михаил Афанасьевич «любил, как мать любит ребенка». «Ребенок» оказался несчастливым. Возможно, загадочный жанр «снов», вынесенный автором в подзаголовок, дезориентировал постановщиков. Или соединение положенных в основу пьесы реальных событий (исход Белой армии из Крыма в 1920-м) с ирреальной подачей виделось им задачей неразрешимой. Так или иначе за годы, прошедшие с момента создания последней редакции, «Бег» ставили едва ли десяток раз, что, согласитесь, маловато для безусловного шедевра.
Черный юмор революции
Между тем Максим Горький, слышавший пьесу в авторской читке, назвал ее превосходнейшей комедией и предсказал «анафемский успех». В первой половине своего высказывания классик был абсолютно прав. «Бег» — действительно комедия. Фантасмагорическая, мистическая. В крымских сценах — черная, абсурдистская, со всеми положенными атрибутами. Черный юмор — лучшее зеркало русской революции, она же сон, мираж, наваждение. Что, как не галлюцинация, братоубийственная война, где нет ни правых, ни виноватых, только кровь, грязь, смерть и зловещие луны-фонари?
Заслуга Женовача с командой в том, что они вернули пьесе ее первозданный смысл и аналогично жестко, хлестко, без лишних сантиментов сыграли. И… получили неожиданно оптимистический финал. Жив, кажется, генерал-вешатель Хлудов. Уходит он с револьвером куда-то во тьму. Вместо выстрела — хлопок, провода замкнуло и искрит. Из искры возгорится, жизнь продолжается.
Если заранее не тосковать по «психологичности» и «человечности», которой славился Женовач-режиссер в предыдущих своих работах, просмотр нового спектакля имеет шанс превратиться в эстетическое удовольствие. Минимум средств — максимум результата.
Сценическая коробка затягивает беспросветной чернотой (художник Александр Боровский). Посередине высится многофункциональный помост. Он может оказаться полустанком, где персонажи ожидают мифический поезд на следующую станцию своей жизни. Перроном, стратегически важным объектом ставки Хлудова. Палубой корабля, уносящего в морские дали белое воинство. Цирком-каруселью «тараканьего царя». А также распасться на разнонаправленные составляющие, чтобы актерам сцена медом не казалась. Побегай-ка взад-вперед по наклонным плоскостям, демонстрируя отчаянную балансировку на рискованных жизненных гранях. Еще артистам приходится падать, ползать и лежать — режиссер всячески укрупнил и без того детально прописанную Булгаковым метафору «люди — тараканы».
Гонит судьба несчастных тварей по бессмысленному и беспощадному кругу. Потравили их — лежат кучно. Оклемались — поднялись, пошуршали. Прижали к ногтю — упали, затаились, Скомандовали ползти — ринулись наперегонки. Апофеоз энтомологической темы — тараканьи бега, завершающиеся марш-ползком статистов. Хлудов наблюдает за ними, прижимая к себе цинковое ведро. «С кухонного стола – бух!» — как тараканы в ведро, упала в небытие его армия. Судя по тому, что ведро молчит, там уже трупики, а в крымских эпизодах, где Хлудов с ведром-армией наперевес печатал шаг перед главнокомандующим, оно звучало — еще шуршали, бодрились.
Приказано — выжить
У Анатолия Белого, играющего Хлудова, сложная задача. За исключением пары энергичных сцен на старте, остальное время он размышляет. Но сцена — не кинематограф, где крупного плана Владислава Дворжецкого (глаза, глаза!) хватило для демонстрации процесса. Здесь на первый план выступают герои действующие. Вторая половина спектакля о похождениях эмигрантов в зарубежье — бенефис Михаила Пореченкова в роли неунывающего генерала Чарноты. Другие странники — громкоголосая оторва Люська (Ирина Пегова), подлец Парамон (Игорь Верник), интеллигентный Голубков (Андрей Бурковский), нежная Серафима (Яна Гладких) — четко ведут свои линии, но соперничать с этим оптимистом не в силах.
Причина не только в том, что актеру дозволено без ограничений торпедировать зал бронебойным обаянием. Этот персонаж лишен комплексов, мешающих выживанию. Жизнь для него игра, движение, бег, ему «куда-то ехать надо». И по уже мифическим Караванным он не тоскует, и возмездия не страшится — воевал честно, не вешал. А выжить в катаклизме, зацепиться за какую-то опору — главное, дальше жизнь наладится. Булгаков это всей своей жизнью доказывал.
Что до анафемского успеха, предсказанного «Бегу» Горьким, то его не будет. Зритель любит спектакли теплые, душевные, компанейские, с домом и семейными ценностями. Такие, как поставленная тем же Женовачем (еще не худруком МХТ) булгаковская «Белая гвардия», шедшая на мхатовской сцене без малого 10 лет. Идентифицировать себя с тотальным неуютом и разобщенностью, как бы актуально ни выглядел посыл («Мы все бежим не в силах остановиться»), мало кто согласится. Потому как во все времена милее кремовые шторы и зеленый абажур.
