Имя для «Внучки»: зачем переименовывают аэропорты
До тех пор, пока в России не появятся четкие правила для присвоения названий городам, улицам и аэропортам, мы будем жить в Проектируемых проездах и покупать коттеджи в подмосковных «вилладжах». Почему называть улицы в честь людей — это плохо? Можно ли доверять чиновникам переименование географических объектов? Какое самое популярное в России название поселка? И почему одни названия в народе приживаются, а другие трансформируются? На эти вопросы эксперты ответили на круглом столе «Известий».
От «Шарика» до Туполева
«Известия»: Насколько своевременной и правильной вы считаете инициативу присвоения новых названий 47 российским аэропортам?
Андрей Щербаков, декан филологического факультета Государственного института русского языка им. Пушкина: Как я понял, речь идет не о переименованиях, а о том, чтобы в качестве дополнительного названия некоторые аэропорты нашей страны получили имена известных ученых, писателей и других деятелей. Сама идея мне кажется вполне позитивной. По крайней мере, будет решена просветительская задача, особенно если аэропорт получит имя человека, чья жизнь и деятельность связаны с городом, где он расположен.
Сейчас многие названия аэропортов нам незнакомы: Толмачево, Кольцово, Емельяново. Если же у воздушных гаваней появятся имена, возможно, выстроится более четкая ассоциация. Например, всем будет понятно, если аэропорт Минеральных Вод получит имя Михаила Лермонтова.
Николай Асонов, профессор кафедры политологии Института истории и политики МПГУ, доктор политических наук, кандидат исторических наук: Присвоение имен географическим объектам не может происходить без прямого или косвенного влияния политических сил. Дополнение названий аэропортов именами — это продвижение западной традиции, один из элементов вхождения в западное общество.
«Известия»: Ну да, аэропорт Бен-Гуриона, Джона Кеннеди, Шарль-де-Голль...
Андрей Герцен, действительный член Русского географического общества, член бюро Топонимической комиссии Московского отделения Русского географического общества, кандидат географических наук: Топонимисты приветствуют практику присвоения личных имен объектам инфраструктуры. Лучше в честь человека назвать дворец культуры, школу, чем улицы, проспекты, города.
«Известия»: Даже существующие названия аэропортов люди адаптируют под себя: «Шарик», «Внучка». Какова вероятность, что новые названия приживутся?
Ярослав Ковальчук, руководитель магистратуры Urban Studies Московской высшей школы социальных и экономических наук: Идея с новыми именами аэропортов может сработать, если люди, живущие в этих городах или прилетающие в них, воспримут название как свое. Личности, именами которых назовут аэропорты, должны быть действительно близки горожанам, и тогда новые названия заживут как настоящие топонимы, а не будут очередной галочкой.
Николай Асонов: По социологическим данным, около 85% населения — люди ведомые. На них и делается ставка. Когда определенная идея повторяется по сто раз на дню, через год или два она воспринимается как истина. Сегодня может быть отторжение, как у парижан к Эйфелевой башне. Но поскольку каждый год городская администрация продвигала эту идею, преподносила башню как замечательный памятник архитектуры, все привыкли, и через 10 лет это уже был символ Парижа.
При этом важно, чтобы люди восприняли идею как свою. Для этого и поводятся конкурсы.
«Известия»: Как вы относитесь к тому, что имя Егора Летова исчезло из претендентов на название аэропорта в Омске?
Ярослав Ковальчук: Лично мне этот вариант был близок. Егор Летов — символ культуры, при этом он совершенно не ассоциируется с официальной властью. Кстати, из списка исчезло большинство имен, которые символизируют что-то яркое. Остались максимально нейтральные имена-символы, которые почти не вызывают эмоций.
Дорогие перемены
«Известия»: Что дают жителям исконные названия населенных пунктов, рек?
Андрей Герцен: Названия географических объектов формировались в глубокой древности, поэтому топонимы сами по себе являются непреходящей ценностью. Они сохраняют память места.
Переименование, с точи зрения ученых, — это очень тяжелое событие. Мы допускаем только возвращение исторических названий. К сожалению, мировая практика нацелена на мемориализацию — увековечение памяти знаменитых людей. На мемориальные названия приходится более 90% случаев номинации. В социуме превалирует стереотип, что в честь выдающейся личности обязательно надо назвать улицу. Это плохо. Топонимический ландшафт должен обладать уникальностью. А в советский период мы пришли в тотальному вымыванию оригинальной топонимии: города все были сплошь под копирку с проспектами Ленина, Свердлова, Калинина и улицами Строителей.
«Известия»: Как на образе города отражается любое переименование?
Ярослав Ковальчук: Топонимы — одна из составляющих городской среды. Присвоение названий — очень важный акт осознания принадлежности человека месту, городу. Люди иногда принимают официальные названия и живут с ними, иногда не принимают. В Пущино несколько улиц названы именами известных биологов с труднопроизносимыми фамилиями, но местные прозвали их Нижний Арбат и Верхний Арбат. Все прекрасно живут с этими «Арбатами». То, как люди называют районы, часто не соотносится с административным делением: «на Чистых прудах», «на Патриках».
«Известия»: Насколько активно сейчас в России идет переименование географических объектов?
Андрей Щербаков: Волна 1990-х годов после образования новой России уже сошла на нет, и сейчас не наблюдается активного процесса, по крайней мере в России. Если умирает кто-то из выдающихся известных людей, встает вопрос о том, чтобы увековечить память о нем. В том же Красноярске одну из улиц в новых микрорайонах предлагают назвать именем Хворостовского. Думаю, горожане не будут против, потому что Хворостовский — почетный гражданин Красноярска.
На постсоветском пространстве немного другие политические реалии, поэтому там можно наблюдать более активную деятельность по переименованию.
Николай Асонов: Нельзя забывать о финансовом вопросе. У страны не так много денег, чтобы тратить их на переименование.
Андрей Герцен: Сейчас в бывших союзных республиках по чуть-чуть вымывается сохранившаяся старая топонимия, каким-то образом ассоциированная с Россией. Так, в Кишиневе улица Космонавтов совсем недавно была переименована в честь журналиста Константина Тэнасе. Ладно бы вернули историческое название — Площадь Ильинского базара, которое существовало на картах города XVIII и XIX века, — нет, придумали новое. Это очень печально и неправильно.
«Известия»: Как обстоят дела с переименованиями в Европе или в Америке?
Ярослав Ковальчук: В европейских городах, особенно в Северной Европе, по сравнению с Россией всё гораздо консервативнее. В Дании, Голландии, Бельгии не было таких волн, как у нас после революции, во времена развенчания культа личности Сталина или после распада СССР, поэтому названия большей частью сохраняются. При этом города перестали расти, новых улиц практически не строится, так что вопросов с новыми именами почти не возникает.
«Платформа какого-то километра»
«Известия»: Есть ли общие модели, по которым образуются названия городов, улиц?
Андрей Щербаков: Топонимы обычно связаны либо с особенностями природы, либо с языком нации, которая на этой территории проживала. Или увековечиваются имена известных личностей. Бывают и топонимы, связанные с особенностями идеологии. Например, в центре Красноярска до сих пор есть улица Диктатуры пролетариата. Других моделей появления названий не существует.
«Известия»: Сейчас многим городам России вернули исторические названия. Как вы оцениваете эту тенденцию?
Андрей Щербаков: Есть города, которые сознательно отказались от переименований, — например, Киров.
Николай Асонов: Кировчанам предлагали выбрать самое древнее название города — Хлынов или более современное — Вятка. Они ни в какую.
Андрей Щербаков: Свердловску вернули название Екатеринбург, а Свердловская область осталась. Это показатель, что такая политика очень часто проводится бессистемно. В Москве Пушкинской улице вернули название Большая Дмитровка. Чем Пушкин помешал, мне сложно сказать.
«Известия»: Какие существуют правила и этические нормы при присвоении названий городам, аэропортам, улицам? Кто контролирует этот процесс?
Ярослав Ковальчук: В Градостроительном и Земельном кодексах РФ нет ни одной строчки про названия.
Андрей Щербаков: При законодательных органах власти регионов или муниципалитетов существуют общественные комиссии по наименованиям. Но жесткого регламента их работы нет. Членом комиссии может быть кто угодно.
Николай Асонов: Там сидят люди, которые должны обосновать и поддержать инициативу сверху.
Андрей Щербаков: Но филологов туда, как правило, зовут.
«Известия»: А кто, по вашему мнению, должен входить в такие комиссии?
Андрей Герцен: В них обязательно должны состоять топонимисты. Правда, таких специалистов не так много. Однако их нельзя заместить просто «общественниками» и тем более чиновниками — людьми подневольными и не имеющими возможности возразить непосредственному начальству. В комиссиях должны быть географы, историки, филологи, краеведы, учителя.
«Известия»: Есть улицы Маши Порываевой и генерала Белобородова. В каком случае используются имя и фамилия и почему в названия попадает уменьшительное имя?
Андрей Щербаков: Нет никакой системы. Наш институт находится на улице Академика Волгина. Найти ее на букву В не получится. Где-то у нас имена, где-то инициалы.
С филологической с точки зрения лучше указывать инициалы, если географический объект носит чье-то имя. Когда улица носит имя Маши Порываевой или Полины Осипенко, может сложиться впечатление, что это дети.
Ярослав Ковальчук: В Реестре муниципальных образований есть все наименования населенных пунктов. Это просто удивительное чтение. Оказывается, самое распространенное название населенного пункта в России — Платформа какого-то километра.
Андрей Щербаков: Есть поселок Памяти 13 борцов. Каких борцов, почему тринадцати? Никто не знает, даже как назвать жителей этого поселка.
«Известия»: Корректно ли называть объекты именами еще живущих людей?
Андрей Щербаков: Это запрещено законодательством. Должно пройти лет десять после смерти человека, чтобы рассматривалась сама возможность присвоить его имя географическим объектам.
«Известия»: В Москве есть довольно много улиц, которые называются Проектируемый проезд. Это от нехватки фантазии?
Ярослав Ковальчук: Это были временные названия, которые присваивались при планировании микрорайонов. В прошлом году какое-то количество Проектируемых проездов переименовали.
Стерпится-слюбится
«Известия»: Каким должно быть новое название, чтобы оно прижилось в народе?
Николай Асонов: Сейчас связь молодежи с прошлым разорвалась. Чтобы прижилось новое название, оно должно отвечать новым стереотипам западной системы ценностей.
Андрей Щербаков: Название должно сохранять историческую память. Кроме того, оно должно быть благозвучным и иметь положительные ассоциации. Быть удобным для произношения и использования во всех сферах коммуникации, а не только в официальном общении. Если совокупность всех факторов работает, название приживается и быстро адаптируется.
Сознание горожан подходит к топонимам творчески: если название не нравится, оно либо не приживается, либо преобразуется. В Красноярске проспект имени газеты «Красноярский рабочий» все называют «Красраб». Улица, названная в честь генерала Ладо Кецховели быстро превратилась в «Ладушку». Клуб детского творчества имени Карла Либкнехта — ни один ребенок это не произнесет — быстро стал «Карлушей». Если же официальное название совпадает с неофициальным, это значит, что власть сработала с четкой ориентировкой на жителей.
Ярослав Ковальчук: Выбор названий — рутинная процедура для девелоперов или брендов. Существуют методики проверки: социологические исследования, интервью, работа с фокус-группами. Компании очень серьезно относятся к этому, потому что от выбора зависят продажи, прибыль, успех. Например, ритейлер «Ашан» не решился выйти на российский рынок с транслитерацией своего названия (Auchan читается как «Ошан»), потому что исследования показали, что бренд на «о» в России работать не будет. Когда «Лада-Калина» вышла на финский рынок, оказалось, что «калина» по-фински — что-то сломанное и дребезжащее. Разумеется, это сказалось на продажах.
Николай Асонов: «Жигули» в Италии пришлось переименовывать из-за ассоциации с «жиголо».
Ярослав Ковальчук: В присвоении топонимов тоже следует пойти научным путем — нанять социологов, которые изучат, какое название более удачно, что люди под ним понимают, у чего больше шансов прижиться.
«Известия»: Стоит ли при присвоении названий или переименовании устраивать опрос общественного мнения?
Николай Асонов: Конечно, стоит. Из окна начальственного кабинета расклад предпочтений и интересов общества не увидишь.
Политкорректная мечта
«Известия»: Какие примеры переименований вы считаете самыми удачными и самыми неудачными?
Андрей Щербаков: Мой родной город — Новокузнецк Кемеровской области — изначально назывался Кузнецком. Потом какое-то время — Сталинском. Когда в силу политических процессов встал вопрос о возвращении названия, к старому имени добавили «ново-». Насколько это оправданно? Может быть, стоило вернуть название Кузнецк, ведь это промышленный город, где много металлургических предприятий, рудников.
Удачное переименование — улица Большая Коммунистическая, ставшая улицей Солженицына. Когда есть предыдущее идеологизированное название, имя человека для нового всегда лучше.
С точки зрения благозвучия и культурной ценности предпочтительнее, чтобы названия географических объектов соответствовали историческим названиям местности, природным особенностям: Красноярск — Красный Яр. Там действительно обрывы с красноватым грунтом, слово хорошо играет. Поэтому Красноярск никогда не переименовывали.
Николай Асонов: Очень удачным было возвращение исторических названий Твери и Нижнему Новгороду. С другой стороны, в народной памяти прижился Загорск, и его можно было оставить. Имя комиссара Загорского, которого убили во время эсеровского мятежа, ушло, а Загорск ассоциировался не с ним, а с горами, загородом.
Андрей Герцен: Могу привести пример длинной цепочки переименований на постсоветском пространстве. В Кишиневе центральная улица — бульвар Стефана Великого и Святого. В XIX веке это была улица Миллионная, потом Московская, потом в честь царя ее назвали Александровской. В 1918 году ее переименовали в честь молдавского князя Александра Доброго, в 1930-е годы — в честь действующего тогда короля Карола II. Когда всех королей поменяли на советских лидеров, она стала улицей Ленина. Только в 1990-е годы придумали новое название — в честь короля Стефана III Великого. С одной стороны, забавно, с другой, очень трагично, потому что забывается исторический топонимический ландшафт.
Ярослав Ковальчук: В Махачкале проспект Ленина был удачно переименован в проспект Расула Гамзатова. Это название прижилось, оно ассоциируется с культурой Дагестана, а не конкретной национальностью, которых там больше ста.
Самый удивительный пример цепочки имен в жизни улицы — во Львове. Когда-то была улица Императора Франца-Иосифа, потом стала проспектом Гитлера, потом проспектом Сталина, потом стала проспектом Мира, а сейчас это проспект Степана Бандеры.
«Известия»: В Подмосковье появилось очень много «гринхиллов» и «виллиджей». Откуда взялась эта тенденция и как эти названия вписались в топонимику?
Николай Асонов: Такие названия позволяют купить интерес человека, который готов вкладывать деньги. Необычное название запоминается.
Ярослав Ковальчук: «Гринвуды» и «Подмосковные Швейцарии» хорошо продавались в «нулевые». В конце нулевых появился гигантский коттеджный поселок «Американская мечта». Но когда в 2014 году началась конфронтация с Америкой, его очень быстро переименовали просто в «Мечту».
«Известия»: Когда советское название меняют на старинное, это влияет на туристический поток?
Ярослав Ковальчук: Старинные названия часто работают как хорошие бренды.
Николай Асонов: В Смоленской области есть село Блинные Кучи. Его жителям предложили поменять название, но они не хотят. А проезжающие через село часто увозят с собой табличку на память.
Без резких движений
«Известия»: Стоит ли принять закон, чтобы остановить переименования или регулировать их?
Николай Асонов: Нет никаких движений в этом направлении, но пора остановиться и давать новые названия только новым объектам.
«Известия»: Но тогда «Войковская» останется «Войковской».
Николай Асонов: Пусть остается. Это тоже память, как и мавзолей Ленина.
Андрей Щербаков: Я видел ветеранов войны, которые гордо говорили: «Мы из Сталинграда». У каждого человека есть свое восприятие названия города, улицы, где он живет, привычка.
Есть примеры, когда название не менялось, но за ним закрепился негативный ореол. Слово Лубянка стало нарицательным. Стоит ли в таком случае переименовывать? Мне кажется, нет.
Ярослав Ковальчук: Думаю, что невозможно остановить процесс переименования. Он может резко активизироваться, если представить себе гипотетическую ситуацию, что в России вдруг будет восстановлена монархия. Не знаю, насколько возможно его зарегламентировать.
«Известия»: Что нам нужно глобально изменить в области топонимики, ввести единые правила?
Николай Асонов: Всё, что мы можем сделать, — предложить конкурсы.
Андрей Щербаков: Политика в области топонимики должна стать частью языковой политики вообще. Пока мы этого не сделаем, мы будем постоянно всё переименовывать, идти у кого-то на поводу.
Ярослав Ковальчук: Не нужно делать резких движений, надо взвешенно подходить к переименованиям и скорее не переименовывать, а называть новые объекты новыми именами. В вопросе новых названий важно перейти от интернет-голосований и публичных опросов к экспертному обсуждению, исследованиям. Прежде чем выносить что-то на голосование, заранее проверить, что может понравиться людям.
Андрей Герцен: Комитеты, отвечающие за вопрос на местах, должны заблаговременно отправлять запросы в научные и общественные организации, чтобы можно было тщательно изучить проблему и подготовить мотивированный ответ. Итоговое решение не должно противоречить заключению специалистов. Тогда топонимический ландшафт в наших городах и регионах, наряду с природой, архитектурой, культурой в целом, будет еще одной притягательной достопримечательностью.
