Пузыри земли
Ругать «Евровидение» стало уже общим местом — скорее, чтобы выделить оригинальностью, требуется его хвалить. «Фрик-шоу» — самое распространенное определение для «праздника песни», заметно выродившегося в последние лет двадцать. Портал iz.ru попытался понять, почему так получилось.
Вот и закончился очередной, 63-й по счету конкурс песни «Евровидение». Для многих, впрочем, он даже не начинался — блиц-опрос, проведенный среди знакомых и родственников (разумеется, не претендующий на научную объективность и социологическую глубину), показал, что лиссабонский финал смотрели лишь два человека, причем один из них — без звука. Довольно иронично для представления, именуемого конкурсом песни. Но, как бы ни мала была выборка дилетантского исследования автора, в нее вошли люди разного возраста, образования, социального слоя. Объединяет их всё же, наверно, одно — нелюбовь или хотя бы очень низкий интерес к разнообразным фрик-шоу. А «Евровидение», как ни крути, окончательно превратилось в постыдный цирк типа тех, что путешествовали по европейской и американской глубинке лет сто назад.
«Вы хочете песен?»
Разумеется, отловленной в недрах океана русалкой, человеком-собакой и бородатой женщиной нынче публику не проймешь — всё же XXI век на дворе. Посему на сцену выходят то смазливый женомуж (естественно, оснащенный игривой бородой), то какие-то апокалиптические монстры с гитарами, то — надо же чем-то перемежать гвозди программы — пышнотелые дамы с внешностью содержательниц борделя.
О песнях как таковых давно уже и не говорят всерьез — времена, когда их сочиняли авторы уровня Сержа Генсбура, Лео Леандроса или Бенни Андерсон с Бьорном Ульвеусом, давно и бесповоротно прошли. Как и времена, когда выступление на «Евровидении» было важным шагом в карьере — достаточно вспомнить таких победителей, как Сэнди Шоу и Лулу, Вики Леандрос и Джильола Чинкветти, Селин Дион и Джонни Логана. Притом что в благословенные 1950–1970-е «Евровидение» было довольно провинциальным междусобойчиком национальных телевещательных компаний Западной Европы; парадоксальным образом, расширив сферу влияния до Турции, Израиля и России и потеряв былую местечковую наивность, «Евровидение» вдруг обернулось напыщенным шоу с едва ли не тоталитарной эстетикой; что-то похожее можно увидеть на записях парадных концертов в Северной Корее.
Разочаровавшая многих поездка на конкурс Аллы Пугачевой в 1997-м показала прежде всего, что ни артистизм, ни профессионализм больше не играют на «Евровидении» никакой роли. Можно по-разному относиться к Алле Борисовне, но даже ее самые рьяные критики не могут не признать, что как артистка она явно стоит на пару голов выше обогнавших ее по результатам персонажей вроде австрийки из телевизионного кордебалета или шведского бойз-бэнда, среди высших достижений которого после конкурса национальная «Википедия» числит «концерты в парках» и выступление на гей-параде (англоязычная вики-версия обходится тремя лаконичными строками).
Селин Дион выступает на «Евровидении». Дублин, 1988 год
Собственно, уже тогда стало понятно, что конкурс — больше не о песнях. «Евровидение» всерьез продолжают воспринимать, кажется, разве что букмекеры, для которых конкурс — такая же золотая жила, что и футбольные мундиали, да и жители новой европейской окраины. Характерно, что и в России пик популярности «Евровидения» пришелся на отчаянные и растерянные 1990-е; но многие наши соседи и по сей день, спустя почти три десятка лет после обретения независимости, продолжают искать свою национальную идентичность.
А когда она находится с трудом (или не находится вовсе), хороши все средства — хоть научные труды, выводящие коренное население от египетских фараонов и потерянных Колен Израилевых, хоть унижения и запреты для населения, которое теперь велено считать «некоренным», хоть победа на соревновании поющих и танцующих фриков (если при этом удастся показать фигу в кармане восточному соседу, тем лучше). Прискорбно, что к этому клубу, судя по результатам голосований, всё больше присоединяются и страны старой Европы, эту самую идентичность стремительно теряющие.
Живым там не место
Но политика — политикой, а важнейшим в «Евровидении» остается именно элемент балаганности, сквозной фальшивости этого представления. И именно поэтому не стоит искать политической или тем паче артистической подоплеки в неуспехе нынешней российской конкурсантки. Юлия Савельева выступила и впрямь не совсем хорошо; но если бы даже она явила вокальные данные Нетребко и холодный артистизм Мадонны, победа ей никак не светила. Всё дело в том, что Юлия была едва ли не единственным реальным, живым человеком — со своим горем, со своей борьбой с ним — среди многолетней череды кривляющихся подделок.
A moving and emotional performance from Russia's @jsvok #ESC2018 #AllAboard #RUS pic.twitter.com/yCPizWpZfI
— Eurovision (@Eurovision) 10 мая 2018 г.
Накрашенные бородатые мужеложцы и дамы весом в центнер, изображающие куколок, не вызывают у зрителя ничего, кроме граничащего с зоологическим интереса. Женщина в инвалидной коляске, очевидно страдающая и очевидно находящая в себе силы эти страдания преодолевать, даже в нынешнем извращенном мире включает что-то человеческое в душе любого homo sapiens. Но «Евровидение» смотрят не для сопереживания; это неуютное чувство, требующее усилия над собственной душевной леностью. Простейший способ избавиться от дискомфорта — сделать вид, что ничего такого не было, и отдать голос более привычным персонажам. Живым в этом царстве фейков явно не место.
Юлия Самойлова во время выступления во втором полуфинале 63-го международного конкурса песни «Евровидение»
Как говорил Макбету шекспировский Банко, «земля, как и вода, содержит газы,/ И это были пузыри земли». С такими пузырями и работает «Евровидение» вот уже долгие годы. Как и положено пузырям, они лопаются и исчезают, едва надувшись — многие ли, даже из числа регулярно смотрящих «Евровидение», сумеют вспомнить имя победителя прошлогоднего конкурса? Хотя бы не имя, а страну, которую представляла победительница предшествовавшего? О собственно песнях, которые были признаны феноменально прекрасными, и спрашивать бессмысленно — есть подозрение, что даже организаторы не смогут вспомнить их названия (не говоря уж о том, чтобы насвистеть мелодию). Чудеса, конечно, еще случаются — и, быть может, победившая в этом году израильтянка Нетта добьется если не славы АВВА, то хотя бы известности уровня забытых ныне британцев Bucks Fizz (лауреаты 1981 года). Но, увы, скорее всего, в следующем году в какой-нибудь статье по поводу завершившегося 62-го праздника панъевропейской песни, автор будет так же задаваться тем же вопросом: помнит ли хоть кто-нибудь, как звали ту певицу «с формами»?
