
На плечах гигантов

В российский прокат вышел «Тихоокеанский рубеж 2» — продолжение фильма Гильермо дель Торо о борьбе человечества с гигантскими монстрами-кайдзю. Монстры стали еще чудовищнее, сражающиеся с ними роботы-егеря — вооруженнее, человечество в очередной раз спасено. Публика 12+, скорее всего, в восторге, однако чего-то в этой компьютерной феерии определенно не хватает. Портал iz.ru попробовал разобраться, чего именно.
Дива дивные
Чудовища — настоящие или выдуманные — волновали людей испокон века. Победа героя над монстром стало литературным сюжетом едва ли не с самого появления письменности: в начале третьего тысячелетия до нашей эры шумеро-аккадские Гильгамеш и Энкиду бились с чудовищным исполином Хумбабой, охранявшим священную кедровую рощу.
Описание, оставленное неведомым автором эпоса, при всей своей лаконичности вполне может вдохновить и нынешних сценаристов: «Хумбаба — ураган его голос, / Уста его — пламя, смерть — дыханье!» Оставленные же наследниками Аккада спустя 23 столетия после написания «Песни о Гильгамеше» на знаменитых Воротах Иштар в Вавилоне изображения драконов-сиррушей и сегодня волнуют энтузиастов криптозоологии, опознающих в диковинных животных то не менее мифологического монстра мокеле-мбембе из камерунских сказаний, то реально существовавших миллионы лет назад игуанодонов.
Из того же ряда и более поздние примеры, ставшие архетипами европейской культуры, — от побежденной Гераклом Лернейской гидры и библейского Левиафана до чуда св. Георгия о змие (запечатленном и на гербе Москвы). Характерно, что «Золотая легенда» Иакова Ворагинского, среди прочих занимательных историй и житий святых содержащая и рассказ о поражении дракона христианским воином (в изложении Иакова Георгий, впрочем, лишь ранит дракона и, смирив его поясом девы, уводит в город «словно ручного пса»), была второй по популярности после Библии книгой Средневековья — до нашего времени дошло больше тысячи рукописных копий, а в первые же полвека после изобретения книгопечатания сочинение выдержало 74 издания только в латинском оригинале.
Все эти и прочие чудеса были не только и не столько источником развлечения и отдохновения, сколько способом аллегорического осмысления реальности. Гильгамеш для древней Месопотамии, Геракл для античных Рима и Греции были столь же реальны, как и святой Георгий для Средневековья — а существование драконов и прочих чудовищ, хотя и ставилось иногда под сомнение скептиками, всё же находило искреннюю веру у рядового читателя.
Сами же чудовища являли собой не просто нечто страшное, рожденное извечной хтонической тьмой, — они рассматривались аллегорически и метафорически, несли назидание и предупреждение. Неслучайно бл. Аврелий Августин, один из самых почитаемых Отцов Церкви, выводил этимологию латинского monstrum («чудовище», но также и «знамение») от monstrare («означать»), «так как они уясняют что-нибудь знаком» («О граде Божьем», XXI, 8) — иначе говоря, показывают волю Господа. Российский ученый Константин Богданов обращает внимание, что в позднем Средневековье искомых монстров выводили уже от monere — «предостерегать».
Обе этимологии одинаково фантастичны с точки зрения современной филологии, однако дают верное понятие о причине любви человечества к рассказам о разнообразных чудищах и победе над ними. От древнейших мифологических монстров до крокодилов Чуковского — все эти порождения фантазии давали понимание того, как мал человек в этом мире и как («по своей иль Божьей воле») силен, даже против самого невероятного противника. Но и сами чудовища суть грозные предупреждения об опасности, постоянно подстерегающей «царя природы» — даже в век компьютеров, боевых дронов и искусственного интеллекта.
Зверь из моря
Кайдзю, с которыми идет война в «Тихоокеанских рубежах», — из того же леса (то есть, конечно, моря) архетипов, разве что переосмысленных прихотливой японской фантазией.
«Странные звери», как переводится название, появились в середине 1950-х — первым и самым знаменитым по сей день был Годзилла, «король монстров». Гигантский радиоактивный динозавр, разбуженный ядерными испытаниями и поднявшийся со дна моря, чтобы вдоволь оттоптаться по Стране восходящего солнца, оказался, по почти единодушному мнению киноведов, социологов и прочих спецов, почти идеальным олицетворением посттравматического синдрома после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки.
Последовавшие за «Большим Г» несколько десятков разнообразных кайдзю вошли в современный японский фольклор — как своего рода низшие божества, олицетворения сил природы в традиционно синтоистском духе, а сам Годзилла по мировой популярности вполне может сравниться с Бэтменом или Суперменом. На родине же он и вовсе почитаем, словно реальный (и разумный) персонаж — к примеру, с 2015 года мегаящер объявлен культурным послом токийского района Синдзюку. В торжественной речи глава муниципалитета даже объявил Годзиллу «гордостью Японии» — мало какому киноперсонажу выпадала такая честь.
«Классические» кайдзю 1950–1970-х по меркам нынешнего дня выглядят просто комично — люди в резиновых костюмах с чешуйками или неуклюжие марионетки, — но в этой наивной простоте и крылась их незатейливая дидактика. Зрителю не давали забывать, что на экране не просто «странные звери», но символы, знаки чего-то большего. И дело не только в неразвитости технологий спецэффектов: компьютерный Годзилла из японских фильмов последних 20 лет также достаточно схематичен и «ненатурален».
Увы, переместившись в Голливуд, наивные японские монстры обрели и призрачную реальность CGI-эффектов, и убедительность, достаточную даже для нынешней изощренной аудитории. Но при этом они потеряли что-то куда более важное — свою «внутреннюю правду», превратившись из культурного явления в эффектный и дорогой аттракцион, без особых аллегорических или моральных коннотаций.
Перефразируя известное изречение, приписываемое Фрейду, эти монстры — это просто монстры. Конечно, они обеими лапами стоят на плечах прежних бутафорских гигантов, но, увы, напрочь лишены и их обаяния, и их способности проникать сквозь пласты сознания к самым истокам — в те тайные закоулки души, в которых бродили еще драконы былых времен.