Отец индейцев
Иван Беляев прожил две жизни, в каждой из которых приключений хватило бы на несколько весьма насыщенных биографий. Первую — в России, где он был боевым офицером, прошел всю Первую мировую, дослужился до генеральских погон. Вторую — в Южной Америке, куда Беляев попал после революции и великого белогвардейского исхода. Здесь он продолжил свой воинский путь, но заодно стал инженером, картографом, этнографом, лингвистом и борцом за права индейцев. Портал iz.ru выяснял подробности удивительной судьбы генерала русской и парагвайской армий, касика индейского племени мака Ивана Тимофеевича Беляева.
Потомственный артиллерист
Иван Беляев родился 19 апреля 1875 года в семье потомственных военных. Его отец командовал первой лейб-гвардейской артиллерийской бригадой, а потом был комендантом Кронштадта. Все дяди дослужились до генеральских званий, а двоюродный брат Михаил Алексеевич Беляев впоследствии станет даже военным министром во Временном правительстве. По офицерской стезе пошли и три старших родных брата Ивана. Естественно, юноша тоже мечтал о службе, но при поступлении в кадетский корпус возникли трудности — Иван был сильно близорук. Помогли лишь связи родных, личный приказ министра и обещание, что плохое зрение не станет препятствием в учебе и тренировках.
Иван Беляев
Иван Беляев окончил знаменитое Михайловское артиллерийское училище, служил в гвардии, потом на Кавказе, где занимался составлением Устава горной артиллерии. Еще с юности Беляев увлекался этнографией, состоял членом Императорского географического общества и даже написал несколько научных статей, посвященных хевсурам — самобытному племени, жившему на берегах Арагви.
С началом войны полковник Беляев на фронте. Участвовал в Брусиловском прорыве, получил «Георгия» «за спасение батареи и личное руководство атакой», был тяжело ранен. Революцию встретил генерал-майором и командиром артиллерийской бригады. С 1918 года в Добровольческой армии. Руководил корпусной и дивизионной артиллерией, прикрывал отход белых войск в Крым. С последними белогвардейскими частями ушел в Галлипполи, затем колесил по Европе в поисках потерянной в хаосе эвакуации супруги. Нашел ее в Египте, после чего на последние средства взял билеты до Буэнос-Айреса. Шел 1923 год.
«Русский очаг»
С этого момента начинается вторая жизнь генерала. Южную Америку он выбрал потому, что эта часть света, по его мнению, лучше всего подходила для создания «русского очага» — места, где эмигранты могли бы жить относительно обособленно, сохраняя культурную и религиозную самобытность. «Нужно сделать всё, чтобы сохранить и воспроизвести генофонд нации, чтобы дети или пусть внуки тех, кто сражался против большевизма, смогли вернуться в Россию, но не как мстители, а как мудрые советники, строители и новаторы», — говорил Иван Тимофеевич.
Беляев был убежден, что подрывная деятельность против СССР —- не выход для белоэмигрантов, а разрозненная жизнь в европейских странах неизбежно приведет к их ассимиляции и потере русской самобытности. Напротив, Южная Америка давала надежду на создание обособленной колонии.
Сначала Беляев приехал в Аргентину, но поддержки у местных властей его идеи не нашли. Тогда он отправился в посольство Парагвая.
«При первой возможности я разыскал Парагвайское посольство. Там меня приняли сухо. Сказали, что в стране революция и что надо ждать приезда военного агента. Мои попытки устроиться в других странах не сулили ничего хорошего. Но вот в газетах появилось сведение об окончании смуты в Парагвае и о приезде бывшего президента Гондры и военного агента Санчеса. Оба приняли меня с распростертыми объятиями. Гондра горячо приветствовал мое желание открыть русским возможность устроиться в его стране, а Санчес посулил мне un brilliante parvenir», — писал Беляев в книге воспоминаний Ивана Беляева «Записки русского изгнанника».
Генерал Беляев с офицерами
Асунсьон приятно удивил эмигрантов патриархальностью и дружелюбием. Цивилизация вроде бы проникала в него, но как-то неохотно. С одной стороны, в городе уже ходил трамвай и на некоторых улицах было электрическое освещение, блестели витрины нескольких хороших магазинов. С другой, в самом центре располагался огромный базар, заваленный фруктами, пататой, мандиокой, и весь город утопал в садах. В Асунсьоне было всего пять автомобилей — машина президента, авто военного министра и три полугрузовых таксомотора. Самые крупные здания — дворец, городская управа и трибунал. Солдаты и полицейские одевали форменные ботинки только на парадах и дежурствах, а обыкновенно носили их перекинутыми через плечо. Ходить босяком им было привычнее.
В 1924 году генерал Беляев был назначен в столичную Военную школу как преподаватель артиллерии, фортификации и французского языка. На его первой лекции лично присутствовал военный министр и все высшие офицеры. «Генерал Скенони еще недавно вспоминал, что они были поражены владением мною языком и интересом, который охватил кадет с первого же моего появления и сопровождал мои лекции до конца», — писал Беляев.
Сблизившись с руководством страны, Иван Тимофеевич смог донести до них свою идею создания русской патриотической колонии. Вот выдержка из письма военного министра к русскому генералу: «По Вашему желанию Правительство предлагает Вам выписать сюда специалистов согласно приложенным спискам на жалованье от содержания депутата до сенатора (2500–5000 песо в месяц). Вы должны гарантировать диплом и неучастие каждого в Красной Армии. Вы не консул и не посланник, мы не можем заключать контракты, но Правительство гарантирует своим словом, что все Ваши кандидаты будут пользоваться полными правами парагвайских подданных в смысле обеспечения. По Вашей мысли эти люди могут служить Вам базой для массовой эмиграции колонистов».
На выделенные средства в Париже удалось наладить выпуск газеты под названием «Парагвай», которая привлекала русских эмигрантов в далекую неведомую страну. Желающих оказалось немало, в основном инженеры и технически грамотные офицеры с семьями. Позже за ними потянулись простые казаки. Казавшаяся поначалу совершенно утопической идея «русского очага» стала обретать реальные черты.
Элебук — «Сильная Рука»
Между тем сам Беляев получил от парагвайских властей новое задние — составить карту области Чако-Бореаль (то есть северного Чако), которая располагалась на северо-западе страны в междуречье Парагвая и Пилькомайо. Это был почти непознанный район, в большинстве мест которого еще не ступала нога белого человека. Почти вся территория Северного Чако была покрыта непроходимой сельвой, где деревья и колючие кустарники были накрепко переплетены лианами. Два месяца в году здесь без перерыва шли дожди, в остальное время не выпадало ни одной капли влаги. Летом температура достигала 50 градусов, а зимой опускалась до нуля. В этих гиблых местах, кишащих ядовитыми змеями и пауками, обитали лишь немногочисленные индейские племена, иногда не брезговавшие каннибализмом. На эту область претендовали Парагвай и Боливия, но поскольку она толком была никому не нужна, то ее колонизацией и устройством границ до поры никто себя не утруждал.
Но всё изменилось в двадцатые годы, когда в этом регионе нашли потенциальные признаки значительных запасов нефти. Боливийцы заключили контракт с американской компанией Standard Oil, принадлежавшей Рокфеллерам, парагвайцы и связанные с ними аргентинские бизнесмены сделали ставку на англо-голландский концерн Royal Dutch Shell. Вопрос политической принадлежности территорий встал очень остро, с чем и было связано желание парагвайского правительства составить карты и «застолбить» эти земли.
За несколько лет почетный (поскольку не имел гражданства) генерал парагвайской армии и ответственный сотрудник генерального штаба, дон Хуан Белайефф совершил 12 экспедиций в Чако-Бореаль. В результате была проведена топографическая съемка местности, документально и фактически закреплены за Парагваем спорные территории, обнаружены потайные индейские тропы, затерянные в пустыне колодцы и становища. Но самое главное — были установлены доверительные отношения с индейцами, многие из которых впервые увидели белых людей. Иван Тимофеевич освоил язык племен мака и чимакоков, составил его словарь, описал религиозные обряды и быт индейцев. В племени чимакоков Беляева уже считали своим — выбрали главой клана и прозвали гордым именем «Элебук» — «Сильная Рука».
Но самой сложной и важной экспедицией стала последняя, тринадцатая по счету. Она чуть не стоила жизни Беляеву и его товарищам. Началось всё неожиданно: в декабре 1930 года военный министр вручил Беляеву письмо следующего содержания: «Элебук! Десять боливийцев на мулах прошли знак вблизи Питиантуты, которую ты поручил охранять. Если ты не придешь немедленно, Питиантута попадет в их руки. Сержант Тувига — вождь чимакоков».
Питиантута, что в переводе означает «мертвый муравейник», это огромный резервуар пресной воды в самом сердце Чако. На тот момент легендарное место, куда еще не удавалось добраться ни боливийцам, ни парагвайцам. Беляев писал: «Питиантута — центр всех невидимых индейских коммуникаций в направлении тыла противника, а также и наших. Оттуда можно было выйти на железную дорогу Касадо, на 153-й км, отрезав, таким образом, все наши гарнизоны, прикрывающие селения, и выйти прямо на берега реки Парагвай...». Естественно, захват Питиантуты боливийцами грозил Парагваю серьезными неприятностями, и Беляеву с товарищами пришлось срочно собираться в путь.
«Кроме револьверов, у нас были карабины и четыре винтовки для сопровождавших нас индейцев-проводников. Боеприпасов было в обрез. Багаж состоял из четырех чемоданов, двух бурдюков для воды, ящиков с провизией и боеприпасами. В мою группу кроме троих парагвайцев и троих проводников входили Василий Орефьев-Серебряков и Александр фон Экштейн», — вспоминал Беляев.
Боливийский патруль
В чаще к походу присоединились друзья Беляева — индейцы чимакоки. Цель уже была близка, но парагвайцы не выдержали перехода — два месяца в сельве измотали их. Тогда Беляев отправил их назад. Ушел и страдавший от цинги Серебряков. Поход к берегам неведомого озера продолжили Беляев (которому было уже 56!), молодой Экштейн и четверо верных индейцев. Они сумели дойти до озера, оказавшегося внушительным пресным водоемом площадью около десяти квадратных километров. Здесь была произведена съемка, поставлены знаки.
Затем отряд двинулся назад. По пути они столкнулись с воинами племени морос — врагами чимакоков. Впрочем, устрашенные винтовками русских, каннибалы не решились напасть. Лишь через шесть месяцев небольшой отряд сумел выйти к своим. Пали все лошади и мулы, приходилось есть лягушек и ящериц, пить воду из болот. Все страдали от малярии, дизентерии и укусов ядовитых насекомых. Последний участок пути повредившего ногу генерала несли на руках, но отряд дошел до парагвайского форта. А ведь в Асунсьоне его участников к этому времени уже похоронили…
Параллельно продолжался процесс создания «русского очага» — в Парагвай приехали тысячи колонистов. Беляев не мог уделять ему достаточно времени, поэтому подбором персоналий занимались его товарищи. Далеко не все приехавшие разделяли мечту Беляева о создании обособленного поселения, к тому же здесь собрались люди совершенно разных политических взглядов. Но в тот момент это казалось не очень существенным.
Русский легион на тропе войны
Идея создания поселения для крестьян-воинов по примеру казачьих станиц оказалась нежизнеспособной. Во-первых, местные условия сильно отличались от российских. Во-вторых, в стране не существовало нормального рынка, и сбыт сельскохозяйственной продукции, произведенной поселенцами, не приносил достатка. Колонистам банально не хватало средств для покупки необходимых промышленных товаров, что делало развитие колоний практически невозможным. Постепенно поселенцы возвращались в города, где их технические навыки оказались вполне востребованы. Парагваю были нужны не крестьяне, а инженеры и техники, врачи, учителя и преподаватели вузов, так что большинство русских без труда нашли себе работу. Инженерный факультет местного университета долго называли русским — почти все его преподаватели были выходцами из России.
Парагвайские рекруты
В июне 1932 года Боливия напала на парагвайские форты в Чако. Страны давно шли к открытой войне, но силы были не равны. Боливия превосходила Парагвай в 3,5 раза по численности населения и во столько же — по размеру военного бюджета. Она располагала довольно большим количеством самолетов и имела на вооружении танки, отсутствовавшие у противника. Во главе боливийской армии стояли немцы: командующий генерал Ганс Кундт и начальник штаба генерал фон Клюг, опиравшиеся на помощь 120 немецких офицеров. Почти все они прошли Первую мировую и были кадровыми военными, но поскольку по условиям Версальского договора не могли быть востребованы в своей стране, подались в наемники.
Первые же бои показали, что выучка и организованность боливийцев выше, чем у парагвайцев. И тогда в дело вступили русские. В августе 1932 года в доме бывшего капитана Николая Корсакова, расположенном на окраине Асунсьона, собрались почти все русские, находившиеся в то время в парагвайской столице. Хозяин высказал свое мнение:
«Двенадцать лет назад мы потеряли нашу любимую Россию, которая сейчас находится в руках большевиков. Все вы видите, как нас тепло приняли в Парагвае, и сейчас, когда эта страна переживает трудный момент, мы должны ей помочь. Так что же мы ждем, господа? Парагвай стал для нас второй Родиной, и мы, боевые офицеры, обязаны выполнить свой долг перед ним».
Русские не были гражданами страны и не подлежали призыву. Все они шли в армию добровольцами. Правительство Парагвая сохранило им полученные в русской армии звания, но в официальных документах после указания чина ставились буквы НС — Honoris Causa, то есть почетный. Всего же в парагвайской армии служило около 80 русских офицеров, из них два генерала, восемь полковников, четыре подполковника, тринадцать майоров и 23 капитана. Трое русских были начальниками штабов армий, один командовал дивизией, двенадцать — полками, а остальные — батальонами, эскадронами, ротами, батареями. Русские врачи организовали нормальную работу медицинских учреждений, многие жены и дочери русских эмигрантов пошли в сестры милосердия. Русские специалисты с нуля создали ПВО Парагвая, бывший русский морской летчик капитан Владимир Парфененко воевал в американском небе на допотопном истребителе Fiat.
Война Чако
Генерал Беляев написал прошение о гражданстве, был одним из руководителей обороны Чако, потом стал начальником генерального штаба всей парагвайской армии. Рядом с ним сражался «последний генерал империи» Николай Эрн — он действительно был последним, чье производство в генеральский чин подписал сам Николай II. В боях отличились майор Корсаков, капитаны Касьянов, Салазкин, Бутлеров (кстати, внук великого химика), Дедов, Чирков, Ширкин, Высоколан, лейтенанты Малютин, Канонников, Ходолей и другие. Отдел картографии генерального штаба возглавлял капитан Николай Гольдшмидт — бывший участник Кубанского «Ледяного» похода в составе офицерского полка. Однажды он попал в засаду, был окружен, но не сдался и погиб в бою с револьвером в руке. За мужество русскому добровольцу Гольдшмидту был посмертно присвоен чин майора.
В боях героически погибли капитан (бывший сотник Кубанского казачьего войска) Василий Малютин, майор (ротмистр Добровольческой русской армии) Сергей Салазкин, бывший гусар капитан Виктор Коринилович, майор парагвайской службы (бывший есаул Донского казачьего войска) Василий Орефьев-Серебряков, капитан (бывший ротмистр 2-го драгунского полка) Борис Касьянов и другие. В честь многих из них в Парагвае названы мосты, дороги, даже города. Только в столице Асунсьоне 14 улиц носят сегодня фамилии русских героев.
Поезд с парагвайскими солдатами
Парагвай победил, область Чако осталась за ним. Роль русских в этой победе математически оценить невозможно, но она была очень значительна. Ведь наши офицеры не только сами показывали, как нужно воевать, но и обучали парагвайцев премудростям тактики, делились навыками современной войны. К тому же они отлично знали повадки немцев. А личный вклад Беляева и вовсе оказался едва ли не решающим — мало того, что он разрабатывал главные операции армии, но благодаря своему Элебуку парагвайцы имели карты труднодоступных уголков Чако, которых не было у противника, и пользовались поддержкой индейцев, великолепно знавших сельву.
Русский индеец
В конце 1930-х Беляев ушел с действительной воинской службы, оставшись консультантом. Он решил посвятить себя изучению индейцев и помощи своим новым друзьям. Отношения генерала с русской диаспорой к этому времени стали напряженными, а его идею «русского очага» поддерживали единицы. Герои чакской войны были уже вполне самостоятельными и уважаемыми в стране людьми. Беляев как лидер эмигрантского движения стал им не нужен. А когда в 1941 году генерал открыто поддержал Красную армию в начавшейся Великой Отечественной войне, многие бывшие товарищи по Белому движению окончательно отвернулись от него.
Иван Беляев (крайний слева) с русскими и индейцами в колонии «Бартоломе де лас Касас», 1950-е
Последние двадцать лет своей долгой жизни генерал фактически провел среди индейцев. То он гостил в селениях племени мака и чимакоков в Чако, то они приезжали к нему в Асунсьон и жили в его доме. Цивилизованные парагвайцы относились к этому как к чудачеству, ведь в то время дикарей из сельвы никто не признавал равноправными гражданами страны. А генерал Беляев стал сражаться за их права и вскоре возглавил Национальный патронат по делам индейцев. Он вел исследовательскую этнографическую работу, выпускал журнал «Анналы Ассоциации индеанистских исследований Парагвая», создавал словари и учебники неизвестных индейских наречий, даже организовал театр, в котором индейцы мака были актерами. Труппа давала спектакли в Национальном театре Асунсьона и даже гастролировала в Буэнос-Айресе!
Беляев боролся с правительством, которое не всегда поддерживало его начинания, даже покидал свой пост. Но в итоге он добился создания колонии для индейцев около Асунсьона и признания их равных гражданских прав. Самому генералу было присвоено звание Генерального администратора индейских колоний. 19 января 1957 году генерала не стало. На его отпевание в православный храм пришли сотни индейцев в украшенных перьями нарядах, с боевой раскраской на лицах. Они подняли тело Элебука и унесли в сельву, где похоронили по своему обычаю на высоком постаменте, чтобы воды разливающейся реки не потревожили его покой.
