Наум Клейман рассказал об Эйзенштейне-рисовальщике
Издательство AdMarginem в совместной серии с музеем современного искусства «Гараж» выпустило первое всеобъемлющее исследование графического наследия Сергея Эйзенштейна. Книга-альбом «Эйзенштейн на бумаге» подготовлена ведущим специалистом по творчеству режиссера, бывшим директором Музея кино Наумом Клейманом. Ключевая особенность нового издания в том, что Клейман рассматривает рисунки, шаржи, эскизы как ключ к пониманию фильмов и личности режиссера.
«А еще он рисовал» — примерно так можно было бы описать предыдущие обращения к этой теме. В советское время выходили альбомы с репродукциями наиболее безобидных его работ, были и выставки. И всё же Эйзенштейн не воспринимался как художник — скорее как рисующий режиссер. Современники же за редкими исключениями и вовсе не ценили его «почеркушки». Мол, баловался великий человек, оттачивал перо между делом.
В книге приводится воспоминание ассистента по монтажу Эсфири Тобак: «Эйзен непрерывно рисовал. На чем угодно: на клочках оберточной бумаги, на этикетках, которые надо было наклеивать на коробки с пленкой… К концу работы монтажная была завалена рисунками. Я сердилась и выбрасывала эти листочки в корзину». Конечно, после смерти гения к его архиву относились уже по-другому — как к ценному, но всё же вторичному, по сравнению с киношедеврами, явлению.
Однако Наум Клейман последовательно доказывает, что кинематограф был для Эйзенштейна скорее продолжением изобразительного искусства, «легализацией» его чересчур смелых пластических образов, чем наоборот. И в каком-то смысле графика Сергея Михайловича богаче, разнообразнее кинематографического наследия — просто потому, что, рисуя для себя, он не был скован ни цензурными соображениями, ни производственными ограничениями.
До дебюта в кино в начале 1920-х годов Эйзенштейн успел поработать художником-декоратором в агитпоездах Красной армии и театральным постановщиком. Ранним рисункам и эскизам к спектаклям отведена первая треть книги. И здесь можно увидеть не только зарождение тем и образов, позже развитых в кино, но и работу с цветом, что в дальнейшем творчестве Эйзенштейна воплощения не получило.
Второй блок иллюстраций и текстовых комментариев посвящен периоду работы над фильмом «Да здравствует Мексика!», так и не завершенному, но вернувшему миру Эйзенштейна-графика. Оставив перо на время создания революционной трилогии («Стачка» / «Броненосец «Потемкин» / «Октябрь»), он снова обратился к рисованию во время пребывания на американском континенте в начале 1930-х.
Клейман подробно анализирует причины этой трансформации. По его мнению, «Стачка» и последующие киношедевры 1920-х «вобрали» в себя линию Эйзенштейна, оказались продолжением его пластических экспериментов. И пока он чувствовал себя достаточно комфортно на новой стезе, переживал триумф за триумфом, возвращаться к графике ему не хотелось. Но в кризисные 1930-е, когда режиссер сначала не смог закрепиться в Голливуде, а затем попал в опалу на родине, рисование стало отдушиной и сублимацией творческой энергии.
Наконец, в период работы над «Иваном Грозным» именно эскизы отразили истинное отношение Эйзенштейна к своему персонажу — фактически аллегории Сталина. То, что режиссер не мог сказать в кино (и всё равно рискнул намеком озвучить во второй части, за что получил от вождя выволочку и требование переделать фильм), в полной мере воплотилось на бумаге. Этому сюжету посвящена финальная часть книги.
«Эйзенштейн на бумаге» — самое полное, научно весомое издание по графическому наследию режиссера. Но вместе с тем это и психологическое исследование, биография, иллюстрированная самим героем. Лучшего времени выхода для такого революционного труда о «певце революции», чем 100-летие Октября, не найти.
