В Большом театре растаяла «Снегурочка»
Большой театр показал «Снегурочку», последнюю оперную премьеру 241-го сезона. Одна из главных русских опер авторства драматурга Александра Островского и композитора Николая Римского-Корсакова подверглась кардинальному переосмыслению. Из весенней сказки режиссер Александр Титель и сценограф Владимир Арефьев сделали сказку зимнюю, более того — апокалиптическую.
Природные катаклизмы создатели спектакля подчеркнули соответствующей сценографией. Сцена забрана в аскетичный белый квадрат, окаймленный чернотой с летящими снежными хлопьями. На фоне неласкового пейзажа и мрачно-серого неба высятся покореженные линии электропередачи. Царство берендеев прозябает без электричества. Случилась с его жителями какая-то страшная катастрофа — то ли космическая, то ли ядерная, то ли техногенная.
Живут бедолаги, судя по всему, под кустами, только царь Берендей удостоился персонального вагончика. Обогреваются у бочек, используемых в качестве печек, носят с собой закопченные чайники — вдруг удастся разжиться кипяточком. Развлекаются, качаясь в проржавевших отсеках загнанного под землю колеса обозрения. И все как один кутаются в прохудившиеся пледы. Холодно...
«Весна пришла. Пропели петухи!» — бодро провозглашает Леший (Марат Гали). Но весна — солнечная и цветущая — не приходит: появляется олицетворяющая ее девица-краса в ярко-зеленой рубахе и черевичках на босу ногу (Агунда Кулаева). Дед Мороз (Глеб Никольский), Леший и девочка Снегурочка (Ольга Селиверстова) тоже щеголяют налегке — они существа мифологические, холод им не страшен.
Одна беда у счастливых полубожеств: Снегурочка захотела к людям, а значит, ждут ее людские страсти-напасти. Не спасут перебежчицу ни приемные родители, ни расположение загримированного под Есенина Леля (Александра Кадурина) — поет он по бумажке, будто стихи распевает, ни страсть фатоватого Мизгиря (Эльчин Азизов), ни восхищение одноглазого Берендея (Богдан Волков).
Придет Снегурочка в Ярилину долину — скопище проржавевшей арматуры и бетонных блоков, споет чудесное «Люблю и таю от сладких чувств любви», рухнет замертво, и вспыхнут вдруг, ослепляя ни в чем не повинных зрителей, десятки мощных прожекторов. Ярило-солнце принял жертву и на людей больше не гневается.
Разумеется, задуман весь этот сюжет не электричества ради. По словам Александра Тителя, постановщики старались убрать сказочную наивность, подчеркнув, что любовь и нежность особенно остро воспринимаются в экстремальных условиях. С режиссером не поспоришь. Новый концепт и его сценическое оформление, взятые в отдельности, вполне убеждают. Могла быть такая история во сне — ядерной зимой нас много пугали как в голливудских блокбастерах, так и и наяву: на земле достаточно разрушенных городов, из которых ушла жизнь.
Хотелось бы, конечно, большего эстетизма в показе урбанистического краха, но это свойство сцены — приземлять изящные придумки. Насколько удается эстетизировать разруху и ненастье кинематографу (недавняя «Нелюбовь» Андрея Звягинцева тому примером), настолько огрубляет их сценическая подача. Кстати, фотокадрами сурового стиля поразительной красоты (пустынные заснеженные пространства, остовы покинутых строений) авторы прослоили выпущенный к премьере буклет: стремились, надо полагать, именно к этому.
Но отсутствие красот — не главный просчет создателей зимней «Снегурочки». Основная проблема спектакля — полное несовпадение сценической и музыкальной концепции. В центре спектакля Тителя — зима и преодоление ее последствий, будь то разрушенный быт или исковерканные людские судьбы. А у Римского-Корсакова, за исключением «застылого» вступления к опере, зимы нет — есть торжество весны, ее победный путь к лету, обновление в природе и душах человеческих. Могла ли эта роскошная, благоуханная, переливающаяся оркестровыми красками партитура слиться с намеренно безобразной сценической картинкой? Тем более что и оркестранты под управлением Тугана Сохиева и певцы, демонстрирующие всю сладость своих тембров, откровенно наслаждаются звуковыми красотами...
Вопрос риторический, любого мало-мальски музыкального зрителя упомянутое несоответствие увиденного и услышанного погружает в понятное раздражение. Не исключено, что его постановщики и добивались, но лучше бы они достигли того же, не коверкая авторский замысел, а заказав свою «Снегурочку» одному из современных авторов. Римского-Корсакова, к слову, в свое время не смутило использование Чайковским аналогичного сюжета. Создал он свою интерпретацию сказки Островского — и справедливо вошел в историю.
