Пустили в пляс: выставка о танце XX века собирает шедевры авангарда
Хоровод красок, балет линий, бал форм. Выставка «Танец ХХ века. Матисс, Малевич, Дягилев, Кандинский и другие» в Еврейском музее и Центре толерантности рассказывает о связи хореографии и изобразительного искусства, в первую очередь — русского авангарда. Около 200 экспонатов в 10 залах, много громких имен художников и эффектная архитектура пространства позволяют закрыть глаза на весьма условную связь многих произведений с заявленной темой. «Известия» приняли приглашение на «Танец».
Сезоны авангарда
Всего через полтора месяца после завершения масштабной ретроспективы Любови Поповой Еврейский музей открывает новый проект, сфокусированный на русском авангарде, но, впрочем, не ограничивающийся этим направлением. В данном случае в центре внимания не личности, не стиль и даже не эпоха, а тема — танец, хореография. Ракурс, безусловно, не оригинальный (достаточно вспомнить, сколько было выставочных проектов, посвященных «Русским сезонам» Сергея Дягилева), но благодатный.
Первая треть XX века — время танцевального бума. Это и уже упомянутая дягилевская антреприза, фактически познакомившая Запад с передовым русским искусством, и бурная эволюция самой хореографии (можно назвать имена Айседоры Дункан, Вацлава Нижинского, Иды Рубинштейн и других новаторов), и появление смежных направлений, посвященных пластике и телу — ритмика, эвритмия… Как следствие, почти все крупные художники эпохи отдали дань балетной тематике.
Например, Леон Бакст сегодня известен нам в первую очередь как автор костюмов для балетов «Русских сезонов» — на выставке, разумеется, есть ряд его рисунков, а также два сохранившихся наряда, сделанных по эскизам Бакста. Более скупо представлен Александр Бенуа, еще один постоянный соратник Дягилева. Зато — немало вещей Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой. Супружеская пара работала с антрепренером эпизодически, зато каждое такое сотрудничество — веха. Включая и несостоявшуюся постановку «Литургии» (в Еврейском музее представлены две работы серии). Цикл крупноформатных эскизов Гончаровой с изображениями святых и апостолов, объединяющий иконописные традиции и мотивы авангарда, выставляется регулярно, но это тот случай, когда много не бывает.
Балет супрематический и советский
Впрочем, куратор Мария Гадас явно не хотела ставить «Русские сезоны» в центр всего повествования. Напротив, экспозиция показывает, что это хотя и важное, но далеко не единственное яркое явление того периода, подружившее живопись и танец. Пока Дягилев сотрясал Париж, в Витебске ученики Малевича устроили «Супрематический балет», превратив хореографический жанр в митинг геометрических фигур. Из артефактов, непосредственно связанных с постановкой, на выставке можно увидеть афишу (на ней красуется «Черный квадрат»), сам же Малевич представлен литографиями из книги «Супрематизм» и образцовой «Супрематической композицией» 1915 года.
Еще одна, уже не столь радикальная линия — рождение советского балета. А это и Касьян Голейзовский (помимо фотографий его постановок зрители могут увидеть собственноручные рисунки хореографа), и Галина Уланова, чьи пуанты встречают публику в самом начале пути… 1920-е и начало 1930-х в нашей стране оказываются временем поисков, столкновений совершенно разных художественных концепций и подходов. На одном полюсе — авангардисты (Александра Экстер, Иван Клюн) в союзе с Мейерхольдом и прочими реформаторами театра, на другом — мюзик-холлы и массовые демонстрации, движение в сторону демократизации искусства. Кстати, уже упомянутый Голейзовский поставил немало физкультурных парадов, и в качестве иллюстрации этой темы можно воспринимать героиню крупного рисунка Александра Самохвалова «Девушка в футболке» — атлетичную теннисистку. Спортсменка, комсомолка…
Свободный танец
Порой связь экспонатов с хореографической темой кажется уж совсем условной. Скажем, холсты Василия Кандинского пересекаются с балетом лишь через его идеи о синтезе искусств, любовь к музыке и план несостоявшегося сценического действа «Желтый звук» (видеозапись поздней реконструкции на выставке представлена, но, конечно, это лишь фантазия по мотивам). Хотя так ли нужен убедительный повод, чтобы посмотреть три шедевра родоначальника абстракционизма, прибывших из Третьяковки, Тулы и Краснодара?
То же самое можно сказать и про Ивана Клюна с «Пробегающим пейзажем» (из Вятского художественного музея), и про Малевича с «Жизнью в большой гостинице» (из Самары), и про никогда не сотрудничавшую с хореографами Елену Гуро с «Олененком», да и много про кого еще. Громких имен здесь хватает, прекрасных вещей — тоже; смыслы же «вытанцовываются» не всегда. Концепция хрупка и уязвима, как маленькие танцовщицы у Зинаиды Серебряковой (их, кстати, здесь почему-то нет).
В конце концов, это про балетные образы в искусстве? Тогда при чем тут абстракционизм и супрематизм? Про сотрудничество художников с хореографами? Тогда даже «Балерина» кисти Анри Матисса — вещь, поставленная на афишу выставки, — оказывается лишней, не говоря о множестве иных экспонатов. Ну а рассказ в рамках одного проекта обо всей истории балета в XX веке неизбежно оставляет за кадром множество важнейших имен, направлений, спектаклей, и получается «галопом по Европам».
С другой стороны, никто не мешает воспринимать саму выставку как условное воплощение принципов танцевальности. Вереницу образов движения, пластики, художественных жестов (в самом широком значении слова). И чем дальше идешь по экспозиции, тем меньше ждешь жесткой логики и больше — чистого танца красоты. Если скульптуру «Крылатое создание» сюрреалиста Ханса Арпа надо смотреть через призму хореографии — мы готовы. Если нам нужна привязка замечательной вещи из эрмитажного собрания «Русская роза» Роберта Раушенберга к его сотрудничеству с постановщиком Мерсом Каннингемом — пусть будет так. Крупный коллаж из вуали, ткани, шелка и бумаги, выдержанный в оранжево-охристых тонах, столь же абстрактен, как композиции Каннингема и еще одного соратника этой пары, композитора Джона Кейджа. Их номера — апофеоз контрапункта и случайности: музыка не связана с танцем, танец — с оформлением. В каком-то смысле выставка заимствует этот принцип.
Танец здесь — не про жанр, а про ощущение. «Весь мир — балет» — могли бы перефразировать Шекспира создатели проекта. И «танцуют» не только произведения. Сами посетители оказываются невольными участниками этой постановки. Театральный художник Алексей Трегубов стилизовал пространство под хореографические классы со станками и большими зеркалами. Однако зрители в первых залах, любуясь на свои отражения и совершающие па, не знают, что с обратной стороны стекла прозрачны, и те, кто уже завершают путь, видят сквозь них недавно вышедших «на сцену». Так что гости музея в данном случае тоже заслуживают аплодисментов: без них этот бал не состоялся бы.
