Чучело писателя: Эдуард Веркин придумал русскую провинцию с английским акцентом
Действие дилогии Эдуарда Веркина «снарк снарк» происходит в городке Чагинск, население которого в 2001 году составляет 12 тыс. человек, а в 2018-м, о котором речь идет во второй книге, тысяч 7–8. Хоть Чагинск и вымышленный город, представить его расположение на карте не составит труда по окрестным ориентирам: в нем протекает реально существующая река Ингирь, самое вкусное пиво привозят из Кологрива, а подержанные автомобили перегоняют через Чагинск из Костромы в Чухлому. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Эдуард Веркин
«cнарк снарк. Книга 1: Чагинск / Книга 2: Снег Энцелада»
Москва: Эксмо, Inspiria, 2022. — 768 с. / 704 с.
Для героя дилогии, писателя Виктора, на первый взгляд нет принципиальной разницы между всеми многочисленными провинциальными городишками, в которых ему довелось побывать. Он относится к ним с профессиональным цинизмом мастера жанра прикладной литературы, которую он называет «локфик»: это книги про региональную историю и ее замечательных людей. Те, кто захочет попробовать свои силы в этом хорошо оплачиваемом и далеко не бессмысленном жанре, смогут почерпнуть много полезных советов, особенно из первой книги дилогии «Чагинск». Виктор, автор единственного успешного романа «Пчелиный хлеб», утративший способность писать хорошее «худло», теперь щедро и самоиронично делится секретами своего утилитарного мастерства:
«...техзадания всегда одинаковые. Во всех без исключения районных городках есть хреновая дырчатая керамика, найденная на карьере кирпичного завода, есть коклюшный промысел, продукты которого поставлялись в Париж, есть охотник Яков Парначев, в девятьсот пятом собиравшийся застрелить из своей берданки бестолкового Николашку».
Но вскоре выясняется, что Чагинск Виктору не чужой — последний раз он был здесь 13 лет назад, а до этого проводил здесь каждое лето у бабушки и дружил с мальчиком Федором (который теперь работает в полиции) и девочкой Кристиной, теперь матерью-одиночкой. Когда ее 13-летний сын с приятелем пропадают, а розыски так и не дают результата, закладывается драматургический фундамент для детективного расследования, которое по-настоящему развернется во второй книге «Снег Энцелада». В поисках истины центральные персонажи возвращаются в проклятый Чагинск, теперь уже притворяясь писателями-краеведами, под предлогом работы над книгой «Раскопки в Муми-доле». Сам лирический герой оценивает такой поворот сюжета с профессиональной точки зрения довольно скептически: «Расследование исчезновения двадцатилетней давности — это сюжет дешевого скандинавского триллера». И правда, как детектив чагинская эпопея ничего особенного собой не представляет: она не столько о поисках пропавших подростков, сколько о поисках экзистенциальной опоры внутри самого себя, таких же обреченных.
Писатель Эдуард Веркин
В процессе этих поисков Виктор с печальной трезвостью констатирует свое окончательное превращение из настоящего писателя в «чучело писателя». Тема изготовления чучел, превращения скромного, но реального и живого города сначала в фантастическую «идеальную модель» а потом, как следствие, в обгрызенный мышами муляж, — одна из смысло- и стилеобразующих в «снарке». Среди соревнующихся в инфернальности обитателей Чагинска одно из призовых мест принадлежит гениальному местному чучельнику, хотя и других экзотических персонажей в дилогии хватает. Подробные, настолько же смешные, насколько жуткие описания местной причудливой человеческой фауны вполне оправдывают колоссальный объем дилогии.
Она написана почти с такой же абсурдистской свободой и допускает такую же широту интерпретаций, что и поэма Льюиса Кэррола «Охота на Снарка»: к ней отсылает название веркинского диптиха, пропитанного провинциальной хтонью. Как выяснится ближе к концу второй книги, «Охоту на Снарка» собиралась продекламировать на торжественном концерте ко дню города Чагинска мрачная, грубая и невоспитанная девочка Аглая, внучка заведующей библиотекой, но бабушка ей запретила, заменив более уместным Ломоносовым. Впрочем, и благонадежный Ломоносов («Ты можешь ли Левиафана // На уде вытянуть на брег?») в демоническом исполнении Аглаи производит достаточный фурор на праздничном банкете с участием самых высокопоставленных лиц города и высоких гостей, где Веркин проявляет талант не только абсурдиста, но и гиперреалиста.
Читая сатирические зарисовки чагинской жизни, ничего не остается, как полюбить странной любовью этот среднерусский Муми-дол, хотя до него и невозможно доехать. Но можно вместе с персонажами побывать в пивбаре «Чага» (TCHUGA), столовой доручастка и кафе «Растебяка», которое с его хипстерским фьюженом (в том числе фирменным гибридом расстегая и кулебяки) находится в авангарде местной гастрономии, опережая обычные заведения, по подсчетам героя, лет на десять. Повышенное внимание Виктора к тому, что он ест, достигает подлинных высот ресторанной критики во второй книге, когда чуть ли не на каждой странице герой дотошно и вполне профессионально тестирует ассортимент различных заведения общепита, включая придорожный фастфуд, а также домашний обед у выросшей в красотку строптивой Аглаи.
Пищевые зарисовки, такие же обильные во второй книге, как возлияния в первой, — довольно оригинальный прием, демонстрирующий, как неумолимо осыпается, подобно заброшенному строительному котловану в умирающем Чагинске, пирамида потребностей героя. В ней остаются самые базовые уровни, чему Виктор находит физиологическое объяснение:
«На концах хромосом есть такие усы, теломеры, они отвечают за старение. Теломеры сокращаются — и человек сокращается: физически, когнитивно, эмоционально. Психика пытается это отыграть и постепенно отключает, скажем так, высшие проявления. Незаметно, но чем дальше, тем это ощущается сильнее. <...> Сначала мечты, потом надежды, потом желания. В итоге остаются только потребности, чем дальше, тем примитивнее».
Трудно не согласиться с точностью психологических наблюдений мастера локфика, не старающегося казаться лучше и сердобольнее, чем он есть, и тем самым выгодно отличающегося от многих героев современной русской литературы «гражданского беспокойства».
