«Свершилось!» — этим словом одновременно заканчивается земная жизнь сразу нескольких персонажей «Седьмой печати» Ингмара Бергмана, легко узнаваемая цитата из Евангелия, намекающая на сходство последнего ужина персонажей с Тайной вечерью. И речь главного героя — это, конечно, перифраз евангельских слов из этой сцены. Вся «Седьмая печать» — это травестированное Евангелие с узнаваемыми параллелями, «распятием», «сошествием в ад», «воскресением» и т. д. Есть тут и «Иуда», и «пойманная блудница», плюс огромная и важнейшая роль отдана искушающему дьяволу, которого здесь зовут Дух смерти (или просто Смерть).
Сегодня, когда «Седьмая печать» в отреставрированном виде вышла в российский прокат (к сожалению, не на пленке), сюжетное и идейное сходство с Евангелием особенно очевидно, но чего сам Бергман никак не мог ожидать — есть еще одна важная параллель, превращающая фильм 1957 года в актуальное высказывание о современности и, конечно, пандемии. Потому что мир, в котором разворачиваются события «Седьмой печати» — это Дания XIV столетия, где бушует чума. И это определяет правила, по которым существуют здесь персонажи. Каждый из них может в любой момент заразиться — и вскоре скончаться, потому что лекарства нет. Заражение происходит очень быстро. Но никто не пытается самоизолироваться, вместо этого люди живут максимально полной жизнью: влюбляются, изменяют друг другу, занимаются искусством, дерутся, обжорствуют и пьянствуют, а кто-то находит удовольствие в том, чтобы истязать невинных жертв или самого себя (последнее — форма религиозного экстаза, над которой окружающие только смеются). Здесь сжигают живых и мертвых, насилуют, воруют. Всё нужно сделать быстро, пока не пришла чума и не проглотила всех, а она неминуемо приближается. Просто люди здесь устали бояться, и им уже всё равно, сегодня или завтра Дух смерти придет за ними. Этот мир лежит во зле, и ему уже не очиститься.
Именно в этот мир приходит, словно мессия, благородный крестоносец Блок, вернувшийся из многолетнего похода вместе со своим Санчо Пансой, циничным весельчаком Йонсом. Блок не спешит снимать доспехов, для него война не окончена, а идет у него внутри. Пройдя через все ужасы кровавых бойнь, он больше всего на свете хочет познать Бога, которого не видит ни внутри себя, ни снаружи. Только этого он страждет, но вместо откровения его на родном берегу встречает Дух смерти в образе человека в капюшоне. Блок не теряется, он совершенно в фаустовском духе предлагает Духу неспешную партию в шахматы. Если выиграет å— останется жить. Играют понемногу, на перевалах. А пока к Блоку примыкают его «апостолы», странствующая труппа циркачей. Вместе с ними он пройдет сквозь полную страданий землю к своей Голгофе.
Блок — не спаситель, в том смысле, что он не творит чудес, да и большую часть добрых дел за него совершает Йонс. На крестном пути, на Via Dolorosa, он словно все время проживает гефсиманские страдания и богооставленность, он ищет в глазах отчаявшихся встречных Бога — и ничего не видит. Пандемия при этом его волнует меньше всего. Он приближается к любым неприкасаемым той эпохи с надеждой хотя бы в них перед их кончиной увидеть нечто трансцендентное. Но тщетно. Он идет исповедаться, но за ширмой сидит Дух смерти. Он обращается к самому Духу в надежде, что уж тот, вечный, «часть силы той, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо», расскажет что-то самое главное — и пусть тогда забирает никчемную земную жизнь в обмен на небесную. Но Дух пресекает все попытки поговорить о метафизике. Он хочет скорее закончить партию, хотя никак не ожидает того, как Блок решит ее закончить.
Кажется, что Ингмар Бергман из прошлого прислал нам этот фильм как письмо с предупреждением. Растет число заболевших, пылают государственные границы (тут и крестовые походы могут показаться детскими шалостями), планету потрясают антропогенные и природные катаклизмы, и единственно возможный путь здесь, убежден Бергман, перестать бояться смерти и идти царским путем Блока и его спутников. Искать чего-то главного, понимая, что мы все постоянно играем со Смертью в шахматы: не потому ли этот образ после «Седьмой печати» стал одним из самых известных в истории кинематографа, к нему возвращаются снова и снова в самых неожиданных формах, потому что метафора очень точная. Пусть ее и придумал не Бергман — режиссер «подсмотрел» ее, как и много других образов, на средневековых изображениях с участием Смерти. Просто выяснилось, что все это бесконечно актуальная реальность, а не старая забытая сказка.
Отношения с Богом, которого ищет Блок, у Бергмана на всю жизнь остались сложными. Но он сам говорил, что после «Седьмой печати» он больше не боялся смерти, словно он свою партию с ней сыграл — и поставил мат в несколько ходов. А нам остался шедевр, и как же повезло тем, кто впервые познакомится с ним не на затертой видеокассете или на мобильном устройстве, а в комфортном темном кинозале, за пределами которого, конечно, растет заболеваемость и усиливается всеобщее безумие, но, к счастью, у Человека есть вещи и поважнее.
Автор — кинокритик, обозреватель «Известий», кандидат филологических наук
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
